говорить, кто родился и вырос на земле, тому жизнь «на этажах» душна и тягостна. А в Зининой квартире, поместился старший сын Егора Савелий — студент автомеханического института — того самого, который в своё время начал, но не закончил Егор. Может, и Савелий заедет повидать знаменитую тётку.

С квартирой вышло так. Когда сёстры — тётя Зина и мама — поссорились до полной невозможности жить в одном доме, Зина решила съехать, продав свою половину дома. Родители с помощью Прасковьи выкупили Зинину половину, а потом Гасан приобрёл Зине небольшую квартирку недалеко от их старинного дома на Китай-городе. Суммы, вырученной от продажи Зининой половины, далеко не хватило, и Гасан щедро добавил, сколько требовалось. Прасковья по своей всегдашней бытовой отвлечённости даже и не знала, сколько именно. Идеальный был муж Гасан, заботливый не только к ней, но и ко всей родне, — запоздало подумала Прасковья. Виноват был лишь в том, что она его никогда не любила. Понимал он это? Скорее всего, понимал, но понимания своего никогда не обнаруживал: «Мы же интеллигентные люди!». Прасковья вдруг по-иному поняла это его присловье, и ей стало неопределённо-стыдно.

По совету «управляющего» Олега Георгиевича решили сделать шашлыки в саду на красивом кованом мангале. Олег сам вызвался съездить на известный ему рынок за мясом и овощами.

— А давайте съездим вместе, — неожиданно предложил Богдан. — Должны же мы знать, что здесь где.

Прасковья ехать на рынок не захотела и пошла прогуляться по улицам-просекам и посмотреть, как строится их дом. Архитектор Карпов обещал к концу лета строительство закончить, чтоб к зиме можно было въехать.

Она понимала, что их участок где-то в двух шагах, но по свойственному себе топографическому идиотизму повернула в другую сторону и оказалась на параллельной улице. Там, среди помпезных сооружений эпохи раннего российского капитализма оказался совсем не похожий на своих соседей заросший лесом участок с деревянной избушкой-развалюшкой и калиткой, которую нельзя было ни открыть, ни закрыть: она вросла в землю в одной позиции.

Прасковья с любопытством разглядывала избушку, когда из-за плотных кустов жасмина выползла древняя, согнутая почти до перпендикуляра старуха в когда-то белом, а теперь однородно грязном, заляпанном чем-то рыжим плаще и в серой зимней вязаной шапке. На кончике носа у неё едва держались разболтавшиеся от старости очки из розовой пластмассы. «Баба Яга!» — с детским восторгом подумала Прасковья. Как и положено Бабе Яге, старуха опиралась на самодельную сучковатую клюку.

— Чего пялишься? — обратилась она к Прасковье сурово, впрочем, без злобы. — Всё равно не продам. И не мечтай.

— Что не продадите? — не поняла Прасковья.

— Участок не продам! — отрезала старуха. — Ходят тут, ходят, продайте да продайте… Не продам. Это моя родина, а родиной — не торгую. Поняла?

— Поняла, — дружелюбно отозвалась Прасковья. Старушка становилась всё интереснее. — Я и не собираюсь покупать участок. Мы уже купили здесь, поблизости.

— Это где же? — с прежней суровостью осведомилась Баба Яга.

— Я не помню, как называется улица. Это параллельно вашей, в сторону леса.

— Это Мишки Грязнова что ли? С красным домом?

— Вероятно, да. Но я не знаю имени бывшего владельца.

— Да какой Мишка владелец? Шантрапа помоечная. Настоящий-то владелец был генерал, он умер в восемьдесят пятом году. А когда вся жизнь прахом пошла — вот тогда его дочки, я их знала, продали участок Мишке Грязнову, местной шпане. А что делать? У генеральских-то дочек всего добра — квартира да дача. Деньги — пшик, улетучились, — старуха резко растопырила пальцы с грязными ногтями, изображая пшик. — А жрать-то хочется. А зарплата — шиш! — Яга показала кукиш. — По полгода зарплату не платили: как знаешь — так и вертись. Вот дачу и продали. А Мишку потом грохнули. Свои же и грохнули.

— А мне говорили, что он сбежал за границу, — возразила Прасковья.

— Сбежал, сбежал! — передразнила Баба Яга. — Любят люди выдумки про «сбежал». То Александр I у них сбежал, то Гитлер тоже сбежал.

Мишку грохнули, верно тебе говорю, — она потрясла клюкой. — И тебя грохнут, — она внимательно посмотрела снизу вверх на Прасковью.

— Это ещё почему? — Прасковье на мгновение стало не по себе.

— А всех вас, богачей, грохнут, — убеждённо проговорила Яга.

— Зачем? — удивилась Прасковья.

— А вы зачем пришли? Зачем нашу Соловьёвку к рукам прибрали? — старуха потрясла сухой грязной ручонкой, похожей птичью лапку. Прасковья почему-то вспомнила лапу динозавра из детской книжки.

— Соловьёвка — наша, — убеждённо провозгласила Баба Яга. — Наша, а не ваша. Вы её у нас отняли. Этот участок моей бабушке дали. За заслуги дали — не за деньги.

— А кто была Ваша бабушка? — в Прасковье пробудилась стажёрка районной газеты «Гласность». Тогда, тридцать лет назад, собирая материалы по истории улиц своего старинного городка, она встречалась порой с изумительно странными бабками.

— Бабушка моя заведовала кафедрой иностранных языков Военной Академии, — с гордостью оповестила Яга. — И сама преподавала немецкий язык. И ей от Академии выделили участок. Она учебник написала по немецкому языку для военных. Язык вероятного противника! Слыхала о таком?

Прасковья кивнула. Старушка продолжала:

— У нас тут много немецких книг лежит. А вы хотите участок забрать, дом сломать, книги сжечь, как нацисты сжигали. Не выйдет! Вон Федька Смурной, водочник с тремя классами образования, пять участков скупил по той улице, а на моём зубы обломал, — произнесла она с гордостью. — Он уж и деньги предлагал, миллионы бешеные, и пугал, и электричество мне обрезал, воду отключил, а я насмерть стою: не дам — и всё тут.

Прасковья сообразила, что Федька Смурной — это, скорее всего, бывший владелец тех красно-кирпичных хором, что потом стали гостиницей, где они теперь живут.

— А где он теперь? — с интересом спросила Прасковья про Федьку.

— Исчез, испарился, нету его! — с удовольствием сообщила ведьма. — Может, и на свете его больше нету. А знаешь, почему нету?

— Почему? — Прасковье в самом деле было интересно.

— А потому, — торжественно провозгласила старуха, — что к моему участку лапы свои тянул поганые. И ты знай: пока я тут — стоит Соловьёвка. Не будет меня — и Соловьёвке капут. Снесут всё подчистую, а место — небоскрёбами застроят. Так и запомни. А вы все со своими бешеными деньгами — пропадёте к чёртовой бабушке. — Она негодующе подняла свою динозаврью лапку, напомнив боярыню Морозову с известной картины. — Как Федьку кокнули, так и тебя кончат! — провозгласила Яга.

Прасковья поёжилась. И в ту же секунду увидела Богдана, шедшего по улице. Он увидел её, просиял и радостно помахал ей рукой. Её неизменно поражала и умиляла детская радость, которой освещалось его лицо, когда он