видел её после самой краткой разлуки. А может, не детская, а собачья: говорят, так радуются собаки при виде хозяина. Но собака у неё была только в детстве, и ничего подобного она не помнила.

— Вот ты где! — он подошёл к ней, увидел старуху и почтительно наклонил голову. — Пойдём, скоро гости приедут, — он взял её за руку.

— Погоди, Богдан, тут интересно, — тихонько проговорила она. — А это мой муж Богдан, — обратилась она к старухе. — Кстати, я не представилась, меня зовут Прасковья.

— Меня — Антонина Георгиевна, — недовольно произнесла старуха.

— Богдан, Антонина Георгиевна рассказывает интересные вещи по истории посёлка. Её бабушка заведовала кафедрой иностранных языков в Военной Академии. И она получила этот участок.

— Бабушка была очень образованная женщина, не в пример нынешним, — заявила Баба Яга, точно возражая кому-то. — Знала в совершенстве три иностранных языка. От неё осталось много немецких книг, старинных, со старинным шрифтом, забыла, как он назывался.

— Готический? — подсказал Богдан.

— Вот-вот, готический, — А вы хотите участок купить, а книги сжечь!

Богдан глядел с удивлённой полуулыбкой.

— Фашисты, настоящие фашисты! — старуха опять потрясла своей птичьей лапкой. — Те тоже книги жгли. И Федька Смурной на своём участке книги жёг, сама видела. Фашист проклятый!

58

— Антонина Георгиевна! — вдруг проговорил Богдан. — А можно увидеть эти книжки? Я очень люблю старинные книги и готический шрифт. Кстати, его насаждали нацисты при Гитлере.

— Ну что ж, проходите, — сурово разрешила Баба Яга. — Только калитка у меня не открывается, боком протискивайтесь.

Весь участок плотно зарос лесом, настоящая чащоба. За домом — развалившийся сарай, а за сараем — высокая кирпичная стена, что огораживала участок, когда-то принадлежавший, как они знают теперь, Федьке Смурному. Интересно, это кличка или фамилия?

Вошли на крыльцо, где отсутствовала одна из половиц, а остальные шатались, потом на захламлённую веранду, из неё — в бревенчатый дом. Белёная печка, что-то вроде кухни, в которой, впрочем, отсутствовала почти вся посуда: вероятно, растащили бомжи. Замки и любые запоры тоже отсутствовали: скорее всего, их выломали те же бомжи. По счастью, эта публика книгами не интересуется, вот они и сохранились.

Яга привела их в маленькую комнатку, где к окну был приделан навесной самодельный столик, покрытый древней клеёнкой в голубой ромбик. А рядом стоял стеллаж, тоже самодельный, полный книг. Свет не горел, поскольку Федька Смурной давно обрезал провода, а через немытое окно проникало очень мало света. Однако у старухи нашёлся фонарь, которым она любезно осветила стеллаж. Богдан принялся с увлечением копаться в книгах. Вытащил сказки братьев Гримм с картинками, напечатанные в XIX веке, действительно, готическим шрифтом. «Фауст». А вот пять книг Ремарка.

— О! Вот мне чтение на вечер, — обрадовался Богдан.

— Вы умеете читать по-немецки? — подозрительно спросила старуха.

— Да, немного, — скромно ответил Богдан. — Ремарк — это довольно простое чтение.

А вот тот самый учебник, написанный, как я понимаю, Вашей бабушкой.

— Антонина Георгиевна, — обратился он к Бабе Яге. — Если Вам не нужны эти книги, продайте их мне. У Вас они в ближайшее время пропадут от влаги, от перепада температур, а у меня сохранятся. Давайте прямо сейчас посмотрим в интернете, сколько стоят такие книжки, и я куплю у Вас вот эти семь книг.

Старуха смотрела подозрительно.

— Нет! — покачала она головой, поджав губы. — Я книжками не торгую. Торговля — это не по моей части. Раз читаете по-немецки — забирайте даром. Может, и впрямь пригодится.

— Спасибо за прекрасный подарок, Антонина Георгиевна, — Богдан ещё раз наклонил голову. — Я Вам тоже постараюсь подарить какие-то интересующие Вас книги. Что Вы любите читать?

— Да я уж всё перечитала, что хотела, — ворчливо ответила старуха. — И глаза у меня не ахти. Да и не живу я тут. Я в Москве живу, в квартире. Дачу я только навещаю иногда. Она старая, и я старая. На этой даче я выросла. Ей уж больше ста лет. В тридцать седьмом году была построена, считай за двадцать лет до моего рождения, а всё стоит.

— Дом моих родителей ещё старше — 1902-го года постройки, — улыбнулась Прасковья.

— А до Ваших родителей мне дела нету, — сурово поджала губы старуха. — Меньше знаешь — крепче спишь. Так что забирайте книги и ступайте себе подобру-поздорову. Вот вам в чём нести, — она протянула подвернувшийся под руку грязноватый полиэтиленовый пакет. Пакет, должно быть, очень старый: теперь в магазинах полиэтиленовые пакеты не продают, а предлагают льняные сетки-авоськи, не слишком дешёвые, какие были в употреблении сто лет назад.

На пороге Яга повернулась и, не прощаясь, удалилась в заросли.

— Какая удивительная встреча, — задумчиво проговорил Богдан, перелистывая на ходу учебник, написанный ведьминой бабкой. И какой толковый учебник! Господи, тактика танкового сражения! Впрочем, чего удивляться? Самое время — тридцать девятый год. Надо мне внимательно прочесть этот учебник, а то я многих терминов не знаю по-немецки. Пассивно понимаю, а влёт не скажу.

— Богдан, не кокетничай, — засмеялась Прасковья. Она не верила, чтобы он мог не знать каких-нибудь слов, особенно военных.

— А вот на совершенно другую тему, — Богдан захлопнул учебник. — Объясни мне, если можешь, это удивительное явление: дети и внуки бывшего советского истеблишмента сдались без сопротивления, уступив место Федьке Смурному или как их там зовут…

— Ты сам сказал: «Вишнёвый сад», — пожала плечами Прасковья. — Когда ты мне в первый раз рассказывал об этом посёлке. Вечный и всемирный процесс: приходят новые собственники, новые хозяева жизни. Недаром эта скучная пьеса играется в театрах по всему мира. Я как-то видела афишу в шведской глубинке. А в Дублине даже смотрела “Cherry Orchard” в театре.

— Это правда, но не вся. Меня вот что поражает и огорчает. В России в 90-е годы дети привилегированного слоя спокойно и дружно пали на дно. Ты помнишь: для меня «привилегированный слой» — это не ругательство. Это те, кому много дано, но с них и спрос особый. Но в России этот слой добровольно всё сдал. Вот эта старушка — одна из них. Её родители послушно согласились стать ничем, а она — с готовностью пала на социальное дно. Вот это удивляет. Что ж получается — России приходится постоянно начинать с нуля?

Во всех странах руководящий слой изначально формируется из лихих людей — всяких там разбойников, пиратов и флибустьеров. В Советском Союзе, сколь я понимаю, это были победившие большевики, тоже своего рода флибустьеры. Это нормально, но потом этот слой должен рафинироваться, укрепиться, закалиться в борьбе, отточить свои жизненные навыки. И крепко держаться за своё место наверху. Английская, немецкая аристократия