неизменно восхищённые, полные нескрываемого любования взгляды Богдана. Иногда ей казалось, что смотреть на неё так, как он смотрит, на публике неприлично. Впрочем, они не часто бывали не публике вместе.

Он, кажется, успокоился и чувствовал себя прилично — и физически, и морально. Особенно после того, как ей прислали на работу подчёркнуто буднично, среди прочей почты, российский паспорт Богдана и их свидетельство о браке со штампом «дубликат» и указанием даты бракосочетания того давнего года — видно, Никаноров знатно постарался. Богдан заметно успокоился и повеселел. Ей даже слегка смешно было: какое преувеличенное значение придаёт он этой казённой бумаге. Но и она была счастлива.

Всё вокруг было счастьем. Работа удавалась. Видимо, многолетние её усилия, которые, казалось, никогда ни к чему не приведут и не сдвинут закосневшую и затвердевшую махину, наконец дали отдачу и жизнь покатилась по той колее, которую с привычным трудолюбием отличницы много лет прокладывала Прасковья.

Все, с кем она соприкасалась по работе, поразительно быстро и точно её понимали. Они словно ждали, когда она сформулирует то, что они и сами знали и хотели сделать, но просто не могли так точно выразить. Кого ни возьми: издатели, писатели, художники, кинематографисты — все, все, все всё правильно понимали и готовы были работать над одним — воспитанием истинного русского патриота.

Наконец была принята её давняя идея: считать, что все мы русские, но при этом у каждого есть своя малая родина; кто-то бурят, кто-то еврей, кто-то татарин — чего проще. Нового тут ничего нет, именно так и считалось в царской России: раз подданный русского царя — значит, русский. При этом каждый народ может и должен развивать свою местную культуру, «вышивать свою вышиванку», как она выражалась. Это даже очень поощряется. В сущности, в этом и состояла давняя идея «культурной автономии», которую продвигал Сталин на знаменитых большевистских дискуссиях по национальному вопросу. Но победил тогда Ленин и его идея национальных республик, автономий, областей и всего того, что потом так болезненно откликнулось. Сейчас готовится и почти готов проект деления России на экономические районы — безо всякой этнической подкладки. Идея тоже давняя, но вот только теперь, кажется, удастся её осуществить. Но это уже не её участок работы.

А вот что её зона ответственности — ставить задачи перед людьми искусства по воспитанию русского патриота.

* * *

За последнее время Прасковья дважды встречалась с Государем, он был доволен её работой. В последний раз, уже в конце встречи, он, словно смущаясь, сказал:

— Вы, как я понимаю, ждёте ребёнка. Хочу пожелать Вам ни пуха ни пера или что положено в таких случаях желать…

Она заверила, что в долгий отпуск не уйдёт, останется, что называется, на боевом посту; он удовлетворённо кивнул.

Даже погода была удивительная: никакой слякоти, сухая золотая осень, переходящая в сквозное, сосредоточенное предзимье. Прасковье казалось, что и все люди вокруг любят её и счастливы её счастьем. Иногда её останавливали на улице, обычно это были совсем молодые девушки или даже школьницы, или начинающие пенсионерки, и говорили что-то приятное или просили разрешения с нею «сфоткаться». Она ужасно не любили этого слова, но неизменно соглашалась.

Чёртик Андрюшка своим порядком жил внутри неё, плавал, шевелился, что было даже приятно. Богдан любил класть руку на её живот, и чёртик непременно тыкался в его ладонь, словно понимал, что именно этого от него хотят. Наблюдавшая её врачица заставляла Прасковью каждую неделю сдавать анализы, которые неизменно оказывались абсолютно в норме, но врачица всё равно глядела с профессиональной медицинской озабоченностью, качала головой, поджав губы, и повторяла, что надо непременно заранее лечь в стационар. Прасковья обещала, но откладывала, стремясь подчистить все мелочи и оставить хозяйство заместителю в идеальном порядке.

Всё началось, как в прошлый раз — неожиданно, подтвердив её давнюю мысль: нам суждено ходить по кругу по своим собственным следам. Вроде по расчётам должно быть ещё через неделю, а началось ночью на понедельник. Первая мысль была: на завтра вызваны люди, неудобно. В общем, всё в жизни повторяется: точно так же, неожиданно и некстати, было и с близнецами. Только вёз её на этот раз не Богдан, а приехала машина из медцентра. Здоровенная. Внутри всё так оборудовано, что, кажется, не только роды принять, но и покойника оживить можно. Хорошо, что ночь, дороги свободны.

Богдан категорически отказался присутствовать при родах, что нынче принято: «У женщин и мужчин — свои задачи, не надо их путать и смешивать», но внизу, возле машины, по-старушечьи перекрестил её, прошептал: «Помоги тебе, Господи» и был испуган и, наверное, бледен, хотя в темноте этого не было видно. Прасковья если и боялась, то скорее за него. Почему-то была уверена, что родит совершенно благополучно.

— Паспорт взяла? — спросил Богдан, чтобы хоть на секунду задержать её.

— Мы Вас знаем, Прасковья Павловна, — отозвалась акушерка, что приехала за нею.

Роды прошли как нельзя лучше, хотя нагнали туда аж двенадцать человек врачей и уж невесть каких специалистов. В промежутках между схватками Прасковья их пересчитала и насмешливо припомнила слова Льва Толстого, повторенные несколько раз в разных произведениях: «Несмотря на то, что его лечили, он всё-таки выздоровел».

К рассвету вылез чертик Андрюшка. Накрепко запечатлелось: поднимается бледное осеннее солнце (дело было на семнадцатом этаже) и на фоне этого солнца орёт и извивается её новенький хвостатенький сыночек. А хвостик жалкий, голый и коротенький, как у Богдана теперь. У Мишки хвостик был заметно длиннее. Вот и говори после этого, что приобретённые качества не наследуются. Ещё как наследуются! Прасковья стала вспоминать, как называется учение о том, что наследуются. Вспоминала-вспоминала и вспомнила: ламаркизм. Чёртика меж тем обтёрли, взвесили. Не большой-не маленький — ровно три кило. Положили чёртика ей на живот. Он живо подполз к груди и присосался.

— Вот это да! Какой активный! — изумилась молодая акушерка, похожая скорее на актрису, играющую роль акушерки.

— Я всегда говорила, что мутация «ц-1518» даёт очень активное, сильное потомство, — авторитетно заявила пожилая, но тоже очень ухоженная, картинная какая-то, врачица. Поздравляем, Прасковья Павловна, с замечательным ребёнком. А такие роды теперь и не встретишь, всё как по нотам.

— А почему «ц-1518» — спросила Прасковья? — Почему так называется?

— Не знаю, — покачала головой врачица. — Все мутации как-то обозначаются, чисто условно, может, латинское сокращённое наименование…

Прасковье расхотелось говорить: после напряжения родов пришла слабость. Что-то делали с ней, что-то с ребёнком — ей было всё равно.

Палата, куда её привезли, оказалась двухкомнатной: в одной она, а в другой ребёнок с персональной