Девон казалось, что внутри у нее уживаются несколько сущностей. Одна из них, опиравшаяся на логику и разум, призывала немедленно остановиться и не допустить, чтобы ее сердце вновь попало в сладкий плен к Джонатану, другая же — чувственная и страстная — требовала, чтобы Девон растворилась в своем чувстве и отдалась на волю страстей, прилепилась к Джонатану и осталась с ним навсегда.

Именно эта страстная сущность в данный момент одерживала верх, отвечая на каждое движение Джонатана, принимая навязанный им ритм и все правила затеянной им любовной игры.

Когда же праздник их любви закончился, объявилась третья ее ипостась, мягкая и любящая, и Девон разразилась рыданиями, в то время как Джонатан, высвободившись из ее объятий и поднявшись на ноги, принялся натягивать на себя одежду.

— Больше ты в клинику не пойдешь. Я не позволю тебе этого сделать, — проговорил он обманчиво спокойным голосом.

Девон вытерла слезы, сожалея, что он видел это проявление ее слабости.

— Как знаешь. Я уже выяснила все, что хотела.

Пальцы Джонатана, застегивавшие ворот рубашки, замерли.

— Он рассказал тебе про пожар?

— Да, рассказал.

Джонатан, повернувшись, холодно взглянул на нее.

— И что же нового ты узнала?

Девон постаралась успокоиться и не дать ему почувствовать, что у нее внутри все дрожит.

— Ничего особенного по сравнению с тем, о чем уже писали в газетах…

— А еще?

— Он сказал, что ему никто не верит… а потом расплакался. Джонатан наклонился над ней, упершись ладонями в спинку кровати.

— Алекс заплакал? Это правда?

— Да, но в этом же нет ничего страшного, правда? Мне кажется, ему давно хотелось рассказать кому-нибудь об этом.

— Черт бы тебя побрал, Девон Как тебе в голову могло прийти такое — расспрашивать ребенка о том, что приковало его к инвалидному креслу, возможно, до конца жизни!

Девон присела на кровати, подтянув простыни вверх, чтобы прикрыть грудь. Она ощутила, как ее захлестывает чувство вины.

— Не верю я, чтобы это могло причинить мальчику вред. Мне кажется, ты его недооцениваешь, так же как и свою тетушку. Алекс — очень умный мальчик, и травма никак не сказалась на его интеллекте. То, что он прикован к инвалидному креслу, не означает, что с ним нельзя поговорить по душам.

Но Джонатан злился все больше.

— Он же мой сын, как ты не понимаешь! Он для меня — все. А ты за моей спиной проникла в больницу и вызвала его на разговор, который, возможно, отразится на его здоровье. Ты предала меня.

— Неправда! Я люблю тебя Теперь она знала об этом наверняка, точно так же как знала, что теряет его. — У нее перехватило горло. — Я не сделала Алексу ничего дурного. Мы просто разговаривали. Сам подумай, чем это могло ему повредить?

Джонатан некоторое время с подозрением изучал ее лицо.

— Пытаешься меня уверить, будто не понимаешь, о чем речь?

— Не понимаю, о чем речь? Что все это значит? — Девон и в самом деле чувствовала, что совсем запуталась.

— Разве ты не знала, что паралич Алекса — результат травмы, полученной при пожаре? Ты просто обязана была знать.

— Да о чем ты, в конце концов?

— Я говорю о так называемом истерическом параличе. В жизни не поверю, чтобы мы не касались этого вопроса.

— Объясни, в чем дело. Я и правда не имею представления, что это значит.

Целую минуту Джонатан простоял в молчании, с удивлением рассматривая Девон. Наконец он провел рукой по волосам, что выражало глубокое раздумье, и произнес.

— Дело в том, что рухнувшая на Алекса балка действительно повредила его позвоночник, и это поначалу рассматривали как главную причину паралича. Однако шесть месяцев назад на врачебном консилиуме доктора пришли к другому мнению. Большинством голосов они согласились, что болезнь Алекса вызвана психическими причинами, а не механическим повреждением, как предполагалось вначале. Вот почему его держат в клинике. Ты должна была об этом знать.

Девон тут же попыталась представить, насколько вписывается в ее представление о случившемся то, что он сказал.

— По большому счету мы никогда серьезно не говорили об Алексе и не обсуждали его проблем. Я продолжала двигаться своей дорогой, стараясь не затрагивать эту тему, а если и пыталась, ты всякий раз начинал злиться. И вот теперь ты говоришь, что Алекса приковало к креслу появление того загадочного существа в пламени пожара, а вовсе не травма позвоночника?

— Я хочу только объяснить тебе, что причина паралича ментальная, а не физическая. — Неожиданно лицо Джонатана показалось Девон усталым и измученным. — Это называется «посттравматический шок». Я думал, ты знаешь… Теперь ты понимаешь, почему я был против всяких разговоров с Алексом на эту тему?

По мере того как Девон вникала в смысл сказанного, у нее все сильнее и сильнее сжималось что-то внутри.

— Господи, Джонатан, неужели ты полагаешь, что я пошла бы на такой шаг, если бы имела хоть малейшее представление об этом? — На ее глаза снова навернулись слезы. — За кого ты меня принимаешь? Да, я хотела и хочу написать книгу, но я бы в жизни не сделала ничего — ты слышишь? — ничего, что могло бы хотя как-то повредить ребенку!

Джонатан стоял у кровати, сжав кулаки. Выражение его лица менялось чуть ли не каждую секунду — от явного недоверия до полного согласия с ее словами. Наконец он несколько успокоился и присел на край постели.

— Я очень сожалею обо всем. Господь свидетель, как я сожалею. Я ведь знал, что не в твоем характере совершать подлые поступки, и должен был понять, что ты не в курсе событий. Ну отчего мне казалось, будто я все тебе рассказал?

Девон потянулась к Джонатану, и он не оттолкнул ее. Она прижалась к нему, и слезы снова потекли по ее щекам.

— Джонатан. Я… — Я так тебя люблю, — хотела она сказать, но отчего-то не смогла заставить себя выговорить эти слова — слишком еще они были непривычными для нее. Поэтому Девон закончила так: — Если бы я знала правду о болезни Алекса, я бы ни за что не поехала в клинику и нашла другой способ выяснить, что случилось с мальчиком во время пожара, а может, вообще выбросила бы это из головы.

— Я верю тебе. Теперь я понял, что только меня надо винить за случившееся. — Джонатан слегка отодвинул Девон от себя и отер слезы с ее щек. Потом он поглядел ей прямо в глаза. — Я ни о чем не жалею. — Он протянул руку и положил, ей на грудь, лаская через тонкую ткань простыни. — Я хотел тебя всегда, каждую минуту, пока мы были в ссоре. Я желал тебя до такой степени, что буквально сходил с ума. И я хочу тебя сейчас, сию же минуту.

— Значит, ты на меня больше не злишься?

На губах Джонатана появилась добродушная ухмылка.

— Конечно же, я на тебя сердит. Ты сделала именно то что я просил тебя не делать. Ты упряма, тупоголова, и от тебя одни неприятности. И при всем том я бог знает как по тебе скучал.