Он понимал, что мне нужно выговориться. Я нервно сглотнула, почувствовав, как дрожат руки.

— Тише — тише, все же хорошо. Куда я теперь от тебя денусь?

Ал придвинулся еще ближе, прижал к себе и поцеловал мои спутанные волосы. И я, уплывая в прошлое, начала рассказывать.

Алэрин.

— Трин!

Я отшвырнул от нее графа Ритэ, напоминавшего безумца. А кто еще способен со мной связаться? Только ненормальный! Убивать не стал, естественно. Потом с ним поговорю, напомню, что не стоило даже смотреть в сторону моей женщины. Предупреждал же!

Но значения это не имеет. Трин… Главное, она жива! И с этим осознанием тают гнев и злость, и остаются только чувства облегчения и запредельного счастья.

Теперь все точно будет хорошо. Даже замечательно.

Я ошибся.

Проклятые камни! Я, как никто другой, знаю, что магию Слез Моря не преодолеть. Слишком сильна и опасна!

Обнимаю свое сокровище, боясь шевельнуться. И да, понимаю, что если чары не разрушит Трин, то никто не сможет этого сделать. Давай же, храбрая моя девочка! Слушай, что я говорю.

Дрожит, сердце бьется пойманной птицей, а о том, какую боль испытывает, оставаясь на грани, боюсь и представить. Потом, когда все закончится, заберу эти воспоминания. Все по капле. Поцелуями, прикосновениями, взглядом…

Как без нее жить? Не представляю. За какие‑то несколько месяцев жизнь изменилась Сокровище мое, держись! Пожалуйста. Чары Слезы Моря может разрушить только что‑то по — настоящему сильное, но неотрицательное. Это, конечно, теория. Но на что надеяться, когда ничего не осталось, кроме ножа в ее дрожащей руке?

Да я даже перестал чувствовать шипы розы на спине. Они впиваются, жалят, словно осы, напоминая, что должен защитить Трин. Но как, силы моря, как это сделать?

Глупо признаваться в любви… Но еще страшнее не сказать, когда висишь на волоске от смерти. Сколько же времени я упустил! Мы упустили.

Драгоценная моя… И твоя внутренняя сила звездой сияет в момент опасности, вызывает лишь восхищение, заставляя желать защищать снова и снова. И не отпускать. Дарить нерастраченную нежность и любовь. За такое и умереть нестрашно. Даже как‑то правильно.

Нож падает из рук Трин. Я прижимаю ее к себе, целуя и шепча глупости.

Насколько же люди глухи и слепы, если не верят, что любовь может все.

Тринлейн.

— Я родилась в Белой Сохе, Ал. Небольшая деревня, но…

— Обычная?

Я кивнула. Зачем ему это рассказываю? Сам же знает.

— Староста сказал, все твои родные, кроме двух сводных братьев, погибли.

— Да. Отец умер первым. Отправился в лес за дровами и наступил на гадюку. Мама пыталась его спасти, лечила. У нее даже было противоядие, но…

— Кому суждено уйти за грань, тот уйдет, Трин.

Я горько усмехнулась, вспоминая, сколько раз была на волоске от смерти.

— Возможно, ты прав. Тогда мне было шесть, и в таком возрасте сложно с этим смириться. Отец — всегда смелый и сильный, защищал нас с братом, помогал маме по дому. И вдруг он… умер.

Ал сжал мои дрожащие руки.

— Мне казалось, что в его смерти виновата я.

— Почему?

Он удивленно посмотрел, поглаживая мою ладонь.

— В тот день я отправилась с ним в лес. Отец просил, чтобы в случае опасности, крикнула. Он меня редко с собой брал, и это было таким счастьем. Держаться за его руку, вдыхать запахи леса, лакомиться с куста дикой малиной… Мама всегда в таких случаях ругалась, потому что я пачкалась. А отец… нет.

— Трин, сокровище мое…

— Я на бабочку засмотрелась, Ал. Она была безумно красивой. У нее крылья оранжевые с белыми разводами, а по краю черные. И змею ту проклятую не заметила.

Алэрин вздохнул, прижал к себе. И в памяти так ярко вспыхнула картинка, где отец замахивается топором, вытирая рукой лоб и откидывая мокрые волосы. Он делает шаг назад, наступает на змею, что свернулась клубком и…

Я жалобно всхлипнула. С Апэрином, только с ним, пожалуй, и можно позволить эту слабость.

— Тише, Трин. Ты ни в чем не виновата. Все позади.

Я вздохнула, посмотрела на восходящее солнце, раскрашивающее небо золотом.

— Наверное, со смертью отца все и пошло наперекосяк. Маме было тяжело справляться одной.

— Да и староста твой ее извел, — вздохнул Ал.

Я удивленно приподняла брови.

— Люди у вас в деревне… завистливые, Трин. Твоей матери пришлось выйти замуж за…

— Кайрана. Не думай, Ал. Он не был плохим.

— До тех пор, пока не появились свои дети?

А это он откуда знает?

— Я их нянчила, помогала маме.

— Но ему этого было мало, — вздохнул Алэрин. — Помнишь, как ты упала в реку и чуть не утонула?

Я нахмурилась.

— С трудом, если честно. Страшно было, я плавать тогда не умела. Меня Арий вытащил и потом научил…

— Потому что видел, как Кайран ничего не делает в то время, как ты тонешь. Просто стоит и смотрит, понимаешь?

— Что? Но почему он тогда не сказал хотя бы маме?

— Разве бы поверили? — устало вздохнул Ал. — Взрослые посчитали бы, что ребенку не хватает внимания. Выдумывает да наговаривает. Детская ревность — это особая вещь, Трин.

— Думаешь?

— Знаю. Когда мне было десять, соседка попросила мать приглядеть за ее сыном, моим ровесником, кстати. У нее заболела сестра, необходимо было уехать.

К чему Ал это говорит?

— Так я такое устроил…

Я изумленно на него посмотрела, он рассмеялся.

— Мне казалось совершенно несправедливо, что мама кому‑то улыбается, кроме меня. Мы с Каем даже подрались…

Я рассмеялась. Стоило представить маленького Ала с разбитым носом, и сердце таяло от нежности.

— Мне казалось, все дети мечтают о братьях и сестрах.

— Я и мечтал, но делить любовь матери с кем‑то все равно не хотел. И боюсь, что я до сих пор такой собственник и эгоист, — сознался он. — Хотя бы в отношении тебя.

Я смутилась и погладила его ладонь.

— Арий стал тебя учить выживать, правильно понимаю? Иначе бы ты не поступила в Академию. Отбор тут жесткий.

— Да. Он был замечательным братом. И когда его убили на войне… Знаешь, я только теперь понимаю, почему Арий ушел. Они с отчимом совсем не ладили, сдерживались только ради мамы.