Если по порядку, первым делом он, проклиная все на свете, побежал к тому дому, о котором ему часто рассказывала Цветок. Ругал себя — ну, что ты вцепился в эту индейскую бабу. Их вон тыщи!.. Тем более, что он никогда не считал её рабыней, она сама пристала к нему, когда в Тласкале он, не взирая на протесты местных жрецов, вместе с Хуаном Каталонцем разломали клетки, где держали пленников, предназначенных для жертвоприношений. С той поры они и сдружились, а пришла пора — разошлись. Хотелось, конечно, посмотреть на малыша — в кого он, но и это желание Диас тогда счел блажью. Он быстро обежал дома в том квартале — везде было пусто. Тогда Берналь взбеленился что, ему, в конце концов, индейских женщин не хватает? Набери полон и развлекайся с ними сколько душе угодно. Он бросился вслед за ребятами. До вечера успел поцапаться с некоторыми товарищами. Тут ещё потоп начался!.. Тласкальцы, видя, что не в состоянии вывести пленных из заливаемых водой камышей, принялись убивать их. Неразбериха наступила полнейшая. В этот момент подоспел приказ Кортеса остановить погром, прекратить грабеж, всю добычу снести в одно место, чтобы королевские чиновники могли отобрать государеву пятину. Диас, выслушав глашатая, бросился на площадь спасать добычу и сразу наткнулся на банду тласкальцев, рубивших детей, которых они не могли взять с собой. Помнится, он крепко рассвирепел. Что за жадность такая! Ну, не в состоянии довести добычу живой до берега, так брось их. К чему тебе двухлетние дети?.. Тласкальцы залопотали что-то по-своему, один было огрызнулся и взялся за дротик. Испанцу только того и надо было. Скольких он их там накрошил, трудно сказать. Было темно. Потом кто-то ударил его копьем, Берналь едва не помер от той раны. Две полных недели валялся в лазарете в Тескоко, в строй вернулся уже перед самым выступлением на Теночтитлан.

К началу мая город уже был взят в осаду… Все поселения по берегам Тескоко присягнули на верность испанской короне. У ацтеков из союзников оставался только Тлакопан. Его должен был захватить отряды под командованием Альварадо и Олида. В дивизию Педро де Альварадо Берналь и попросил его включить.

После ранения Диас чувствовал себя отвратительно. Что-то разом обломилось в душе. Повзрослел, что ли, или душа утомилась? Конечно, верность присяге и храбрость в бою — первейший долг солдата, но прежней охотки к доблести, к службе он уже не ощущал. Другое дело, что ничего иного не умел, как только мечом орудовать. К тому же в столице ацтеков его ждало закопанный клад, и все равно после выздоровления многое представлялось ему в ином свете. Как об этом рассказать на бумаге? Можно ли довериться Хосе? Где это видано, чтобы в записках о деяниях героических заикаться о личном, наболевшем?!

Все началось с выволочки, которую устроил ему Кортес, когда услышал, как Берналь рассказывает вновь прибывшим с Ямайки новобранцам о сражении при Отумбе. Дело было в Тескоко, где капитан-генерал разместил свой штаб.

…Я тогда был ещё очень слаб, однако, гоняя юнцов, обучая сражаться строем, все равно время от времени брал в руки длинное копье и показывал им наиболее удобные приемы обращения с этим оружием. Потом долго отдыхал, собирался с силами. Ребята собирались вокруг меня, дивились на струйки дыма, которые я пускал из носа — это меня Шочитл к табаку приучила, задавали вопросы. Я отвечал, как умел, по совести — да, война дело хлопотливое, трудное, приводил примеры из недавних сражений, красочно описывал опасности, которым мы подвергались. Дон Эрнандо, стоявший у окна, долго слушал, о чем я им рассказываю, затем после окончания занятий вызвал меня к себе.

— Послушай, Берналь, — начал дон Эрнандо. — Мы старые товарищи, нам незачем лукавить друг перед другом. Я заметил, что твой рассказ о бегстве из Теночтитлана нагнал на этих зеленых юнцов такой страх, что мне самому стало не по себе. Я убедительно прошу, поменьше распространяйся об опасностях, а побольше о доблестях. Вспомни рыцарские романы Фелисьяно де Сильвы, вспомни Неистового Роланда, дона Бельяниса Греческого.[52]И о золоте не забывай! Опиши им те три горы, которые возвышались на дворе Ашайякатла. Это очень вдохновляет на подвиг. Кроме того, рассуди, какое же это было бегство? Это было отступление. Классический пример хорошо подготовленного отхода…

Я удивленно посмотрел на дона Эрнандо.

— Да-да, отхода. С минимальными потерями… И не пялься на меня, а послушай, что я тебе скажу. Тебе с ними в бой идти. В одном строю стоять, плечо чувствовать, а ты их так запугал, что они того и гляди пятки смажут. Я тебя не врать призываю — упаси меня Господи, чтобы я взял такой грех на душу, — просто постарайся взбодрить их, настроить на подвиг, показать, что ничего сверх опасного в индейцах нет. Главное, щели в доспехах заткнуть. Ты согласен со мной?

Берналь пожал плечами, а дон Эрнандо недовольно поморщился и махнул рукой.

— Не надо, сеньор Диас, мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы таить камень за пазухой. Неужели ты считаешь, что в нашем войске, среди всех этих чиновников не найдется злобных душонок, которые попытаются облить грязью не только меня, но и вас. Ты сам знаешь, что мы находимся в подвешенном состоянии, второй год пошел, а от Монтехо и Пуэртокарреры ни слуху, ни духу. Поэтому запомни — никакого бегства из Теночтитлана не было. При Отумбе мы разгромили ацтекскую армию числом в сто… нет, в двести тысяч человек. Ясно! С нашими подвигами не может сравниться ни одно деяние древних героев или победы, одержанные в Новой Индии другими конкистадорами. Мы превзошли самого Амадиса Галльского![53]Наши достижения должны поражать воображение, они должны быть у всех на устах. Новобранцы должны быть уверены, что попали в компанию выдающихся воинов, непревзойденных в храбрости и в умении.

— Как «teules»? — спросил я.

— Вот именно. Не только в глазах индейцев мы должны выглядеть непобедимыми героями, сродни тем, что жили в Древней Греции или Риме, но и в глазах тех наших соотечественников, которые будут разносить известие о наших победах по белу свету.

Стоит ли теперь менять то, что я утверждал в течение последних тридцати лет жизни. Тем более, что по существу дон Эрнандо прав — в том положении, в каком мы очутились при Отумбе, было совершенно безразлично, сколько врагов встало на нашем пути: пять или двести тысяч. Другое дело, что последняя цифра звучит весомее и волнует куда сильнее. Удивительный он был человек, дон Эрнандо. Никто не мог сказать, что он выкинет в следующую минуту, куда поведет войско. Дерзости в нем было хоть отбавляй. Никогда он за солдатские спины не прятался, всегда первым ходил в атаку, делился с солдатом последним куском хлеба. Мне перед самым прорывом из Теночтитлана отломил половину маисовой лепешки. И в то же время был горд неумеренно. Любил власть и, конечно, золото. Вполне мог о человека ноги вытереть. Худо он поступил с донной Мариной. Она в походе на Теночтитлан не участвовала. Как-то в апреле, после выздоровления встретила меня в Тласкале, мы разговорились. Живот к неё заметно округлился, однако держалась бодро, пошучивала.