— Ты уверен? — спросила я.

— Да. Мы помазанные Богом монархи, и Он не может ввести нас в заблуждение. — Фернандо наклонился ко мне; пламя свечей смягчало его жесткие черты. — Это наш священный долг, Изабелла. Ты это знаешь, как и я. Порой нам приходится поступать вопреки велению души, поскольку мы просто не можем по-другому.

Я взглянула ему в глаза:

— В таком случае умрут наши подданные.

— Лишь виновные, только те, кто откажется покаяться. Истинным христианам нечего опасаться. — Он погладил меня по щеке. — Луна моя, у тебя не должно быть сомнений. Ты постоянно думаешь о том, действительно ли мы исполняем волю Господа, и я говорю тебе — да. Иначе и быть не может. Торквемада слишком дерзок, но его слова — глас пророка: единое королевство, единая страна, единая вера. О чем-либо ином не может быть и речи. Мы строим новую нацию для новой эпохи; разве не о том мечтали все эти годы? Это наше время. А как только мы очистим Кастилию и Арагон, обратим свой меч против Гранады. Объявим Реконкисту и навсегда избавим эту землю от неверных.

Мне хотелось сдаться, признать его твердую веру в нашу судьбу, что оставалась непоколебимой, несмотря на любые обстоятельства. Внезапно я возненавидела собственную слабость, свою несговорчивую женскую душу, которую так легко было ввести в заблуждение, что я перестала верить самой себе.

— Зачем эти лжеобращенные бросают нам вызов? — прошептала я. — Для чего отрицать истину Господню, обрекать свою бессмертную душу? Не могу поверить, чтобы кто-то согласился на такое добровольно. Они сбились с пути, им просто требуется время, чтобы понять, насколько они согрешили, и покаяться.

Он привлек меня к себе. Я чувствовала, как бьется его сердце. Он был единственным, за кого я могла уцепиться, затерянная в море сомнений.

— Еретики — упорствующие грешники, — сказал он. — Пусть их вызывающее поведение тебя не мучит. Мы — король и королева. Что бы мы ни повелевали, это делается для всеобщего блага.

Взяв за подбородок, он повернул меня лицом к себе:

— Пусть за дело возьмется Торквемада. Начнет с Севильи, покажет нам, чего он в состоянии добиться. Если его методы нас не устроят, мы вмешаемся. Хотя он и будет надзирать за новой инквизицией, в соответствии с папским эдиктом он полностью отвечает перед нами — и только перед нами.

Я молчала, вспоминала свои вызывающие слова, брошенные много лет назад, когда Торквемада впервые заговорил со мной на эту тему: «Но даже если завтра меня коронуют, я никогда не опущусь до того, чтобы преследовать своих подданных».

Два года назад, стоя на берегу моря, я впервые одобрила полученный из Рима эдикт об инквизиции и уже тогда знала, что рано или поздно все придет к жестокому финалу, подобно надвигающейся издали буре, — неумолимая цена, которую я должна заплатить за все, что даровал мне Господь.

— Я дам согласие, — наконец сказала я, — но только при следующих условиях: во-первых, все конфискованное у осужденных будет использовано на дальнейшие наши усилия по объединению страны. Во-вторых, инквизиция должна ограничить свою деятельность лишь заблудшими обращенными.

— Bien, — прошептал он. — Я об этом позабочусь. А теперь — готова вернуться?

Он сжал мою ладонь, и мы вошли в зал, где, скрестив руки на груди, терпеливо стоял Торквемада. Казалось, монах уже знал, что мы скажем.

— Мы глубоко огорчены всем тем, что услышали, — объявила я, — и, как заверил вас отец Талавера, относимся к данному вопросу со всей серьезностью.

Я замолчала, обводя взглядом собравшихся.

— Подготовьте указ на подпись. Мы одобряем инквизицию в Кастилии.

Я повернулась и быстро вышла, чтобы никто не заметил охватившей меня тоски. В своих покоях велела Инес погасить все свечи, кроме тех, что у алтаря, и встала перед ним на колени.

— Господь мой и Спаситель, — прошептала я, — услышь мольбу покорной рабы Твоей. Покажи мне истину. Прояви моими устами Твою волю. Да не останется во мне места для заблуждений по невежеству; дай мне силы достичь цели, и пролей Твой свет на эти королевства, столь пострадавшие от зла и разрушений.

Я склонила голову, ожидая ответа.

Но Господь не ответил мне в ту ночь.

На обочинах дороги собралась шумная толпа. Мужчины в свежевыстиранных камзолах и лосинах размахивали шляпами с приколотыми к ним гвоздиками; женщины в расшитых шалях держали за руку детей, глядя вслед движущейся процессии. Верхом на лошадях в разукрашенных попонах ехал весь королевский двор — вельможи в одеждах из дамаста с золотым шитьем, дамы в роскошных плащах и развевающихся вуалях, слуги в ливреях и мрачные стражники рядом с бесконечной вереницей запряженных мулами повозок со всем нашим имуществом.

Я смотрела из окна экипажа на народ, выстроившийся на фоне незнакомых мне ярко-зеленых долин — плодородной родины моего мужа, которую видела впервые. Я изо всех сил пыталась улыбнуться, глядя на его подданных, которые ждали много часов и даже дней, заранее получив известие о нашем прибытии в столицу Арагона Сарагосу, где тамошние кортесы должны были принести клятву верности нашему двухлетнему сыну. То была очередная веха династии, символический союз двух королевств с одним наследником.

Я вглядывалась в голову процессии, где ехал Фернандо с сидящим впереди него в седле Хуаном, муж махал рукой и улыбался, а я плотно сжимала губы, чтобы удержаться от приказа немедленно доставить сына ко мне.

— Ничего с его высочеством инфантом не случится, — сказала Беатрис, сидевшая на подушках напротив меня. Инес и мои дочери ехали в отдельном паланкине; Беатрис же недавно призналась мне, что наконец забеременела, и я настояла, чтобы она осталась со мной, зная, сколь тяжело путешествовать в подобном состоянии. — Только послушай, как его приветствуют арагонцы! К тому же там его величество и Чакон, на случай если инфант устанет.

— Знаю. — Я помахала рукой, поняв, что в толпе меня увидели.

Мне тоже хотелось ехать верхом, рядом с Хуаном, но, когда мы выходили из алькасара в Сеговии, я споткнулась на лестнице и повредила лодыжку, отчего пришлось удовольствоваться экипажем, что, впрочем, вполне меня устраивало. После многочасового путешествия из Кастилии, после всех тревог о чистоте комнат, где нам приходилось останавливаться, о свежей воде и провизии, не говоря уже о здоровье сына, я чувствовала себя не лучшим образом. К тому же, подумала я, глядя на кожаную папку, распухшую от жалоб и петиций, мне было чем заняться по пути в Сарагосу.

— Он уже не так страдает от колик, — добавила Беатрис, когда я неохотно задернула занавеску. — Его больше месяца не лихорадит. Так что врачи наверняка правы: ему становится лучше.

— Должны быть правы, — пробормотала я, — учитывая, скольких я наняла и как много они берут.