оттуда столб пламени, сквозь острые зубы. Подпитал он слегка огненную воронку, а шум со стонами только усилились изнутри, и завертелся вихрь сильнее, чем раньше.

Потяжелело мне, сердце дрожит, наполнился я отчаянием, вперемежку с болью душевной. Вспомнил, как бросил жену, отправляясь в первое путешествие, как плакала дочка. Забрал я у них последние деньги и дверью хлопнул. Вспомнил и мать, о которой позабыл надолго, до письма, что померла она, меня не дождавшись. Восстали в памяти, увлечения молодости, о которых и говорить совестно. Опустил я голову и захотелось не рождаться никогда на землю эту. За чем гнался? Что искал? Зачем бед столько натворил?

Глянул на зверюгу, а он все кружит и хвостом размахивает, словно смеется надо мной. Чувствую, голову сдавило, в сердце буря поднялась, хуже прежней, ощутил я мысли, слова готовые, предложения целые, будто пронзает меня ими.

— Ты, говорит — Дометий, узнал меня! Но сам в себе не сознаешься, искал и нашел!

— Кто ты? — спрашиваю.

И сам в себе понимаю — знаю чудище! Но, как?!

— И ч-что з-здесь делаешь, откуда т-т-ты? — заикаюсь, дрожа от ужаса.

— Я не зверь, я больше! Я служу! Я один! Нет сильнее тварного создания! Нет подобного мне, и нет мне пары, чтобы не заполнили мы землю и не вытеснили вас — человеков! Но, я жду конца! Конца всего, чтобы явить свою силу! Живи Дометий и думай, или станешь частью меня!

Змей блеснул чешуей, отблески вспыхнули у меня в глазах и мир словно потух, как свечка, что сожгла до основания свой воск.

И я добавлю от себя:

— Живи в чистоте Иван, не позволяй упасть себе, меняйся, умножай талант, не дай украсть душу, заполнись добром…

Голос закашлялся и захрипел.

Иван взволнованно поглядел на штору, за которой послышался резкий и неприятный писк аппарата. Стержень его карандаша сломался от давления руки и покатился к двери. А на пороге появились торопливые туфли медсестры. Та резко отодвинула штору и занялась трубками входящими в тело старика, что лежал на кушетке. Казалось, дед прожил лет под сто, скудная бороденка, седая голова с прядями и широко открытые, голубы глаза, смотрящие на место, где сидел Иван.

Парень тихо спросил:

— Кто был этот Дометий?

Медсестра подняла взгляд и удивленно скривила лоб:

— Родственник? В последний день объявился?

Иван вздохнул:

— Нет! Это я! Из-за меня его вчера привезли!

Медсестра качнула головой:

— Что? Да он месяц здесь мучается, обгорел сильно, все молился за кого-то, а ожоги его все росли.

Медсестра подняла одеяло, под которым лежало забинтованное по пояс тело, словно приготовленная к погребению мумия.

— Значит, говоришь, Дометий? Ну и имя. Откуда знаешь, если не родственник? — спросила сестра, направляясь за доктором.

— Он сказал, — запихивая блокнот в пиджак, ответил Иван.

Медсестра ухмыльнулась:

— Может, ты того? — покрутила у виска, — то «вчера привезли» повторила нараспев, пародируя Ивана, то «заговорил дед»! Ты с кем беседовал? Он немой, мы даже номер полиса не смогли выбить, не то, что имя. Только и нашли в кармане, визитку журнала или газеты какой-то.

У Ивана сжалось сердце, мысли завязались в узелки, он попробовал возразить, но стук туфель медсестры быстро застучал по коридору.

Не оборачиваясь, парень вышел из палаты и поплелся. Удушливый воздух застрял между домов, отказываясь нести привычный бриз. Зазвонил телефон, на экране показалась надпись «Верка № 2 (бывшая, с пляжа)». Надоедливый аппарат мигом очутился в мусорном контейнере, продолжая изливать оттуда мелодии арфы. Совсем рядом ударили в колокола, Ваня поднял голову, и заметил, что оказался у каменной стены старого больничного храма.

Внутри церкви, под сводом купола обитала прохлада, свечи мягко освещали фрески. Парень тихо шагал вдоль икон, рассматривая одно изображение за другим. Вдруг глаз зацепился за что-то, отчего стук в сердце усилился, и парень замер.

На темной стене извивался огромных размеров змей, из пасти которого исходил столб пламени. Вокруг толпились люди, над тварью проплывали лодки, зверь бил хвостом по воде, пытаясь поймать рыбаков, создавая чудовищные волны.

Под фреской завивался трудночитаемый текст:

«Это — море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими, там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нём».

«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Вденешь ли кольцо в ноздри его? Станешь ли забавляться им, как птичкою?

Не упадешь ли от одного взгляда его? Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его? Круг зубов его — ужас. Глаза у него как ресницы зари, из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры, из ноздрей его выходит дым. Дыхание его раскаляет угли. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас.

Он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котёл. Нет на земле подобного ему, он сотворён бесстрашным, он царь над всеми сынами гордости».

«В тот день поразит Господь мечом Своим тяжёлым, и большим, и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьёт чудовище морское».

Иван вышел на улицу, сел на скамейку, мысли кружили словно в пустом хаосе:

«Зачем эта встреча? Откуда я знаю зверя?»

Пустота заиграла в глубинах сердца, дрогнула, от незримого горького лекарства, что пыталось заполнить душу и обратить ум.

Уже здесь

«Искушение в уме и сердце страшнее всех внешних