Аббат отстранил раскаленное железо, но боль от этого не утихла. Корнелиус заставил себя взглянуть на обожженное плечо. Медленно вздохнув, он разглядывал обожженную плоть навечно запечатленного на его теле знака избранного. Вдруг монах с изумлением заметил, что тело начинает заживать.

Сбоку раздался скрежет. Корнелиус повернулся на звук. Святой, взявшись за жерди, прикрепленные к большому округлому камню, медленно откатил его в сторону по отполированным за тысячелетия канавкам. За жерновом оказался вход в другую пещеру. Сначала Корнелиусу показалось, что там темно и пусто, но потом, когда его глаза привыкли к темноте, он заметил исходящий оттуда отсвет горящих свечей.

— Иди, — сказал аббат, ведя новообращенного под руку. — Взгляни сам. Теперь ты один из нас.

130

Афанасиус всматривался в кромешную тьму, царившую в зале философии, ища отблески чужих световых аур.

Никого.

Он заспешил к нужной книжной полке.

Нагнувшись, Афанасиус засунул руку в щель между верхней полкой и собранием сочинений Кьеркегора, где его пальцы нащупали более тонкий томик Ницше. Вытащив книгу, он спрятал ее в рукав сутаны, не осмеливаясь даже посмотреть на нее. Затем управляющий зашагал вдоль главного коридора к столам для чтения, расположенным в тихой, уединенной части зала. Он подошел к одному из столов. Рядом на полках стояли не пользующиеся популярностью у ученых монахов книги. Еще раз взглянув во тьму, Афанасиус осторожно положил книгу на столешницу.

Монах несколько секунд стоял, уставившись на труды Ницше, словно это была мышеловка. Лежа на пустой столешнице, книга вызывала невольное подозрение. Нагнувшись к ближайшей полке, управляющий монастырским хозяйством снял с нее несколько томиков, раскрыл их наугад и положил рядом с Ницше. Довольный созданным им прикрытием, он сел, затем в последний раз оглядел окружающую его темноту и открыл книгу там, где лежали сложенные листы вощеной бумаги. Афанасиус осторожно развернул и расправил на столе первый лист.

На нем ничего не было… вообще ничего…

Управляющий достал из кармана сутаны маленький уголек, позаимствованный в камине в покоях аббата, и начал тереть им по столешнице, пока на ней не образовалась маленькая кучка мельчайшего черного порошка. Измазав кончик указательного пальца сажей, Афанасиус начал водить им по скользкой поверхности бумаги. Когда сажа соприкасалась с не покрытыми воском местами, на кремовой бумаге начинали проступать маленькие черные символы. Страница покрылась двумя столбцами убористого текста.

Афанасиус с огромным интересом уставился на страницу. Прежде он никогда не видел столько теста, написанного на запрещенном языке мала. Затаив дыхание, словно малейшее дуновение могло сорвать буквы с бумаги, управляющий приступил к чтению, на ходу переводя текст.

Вначале был Мир,

И Мир был Бог, и Мир был хорош.

И Мир был побратимом Солнца

И создателем всего сущего.

Вначале Мир был диким,

И всюду кишела жизнь.

И появилась Та, что вобрала в себя силы Земли,

И навела Она порядок в саде земном.

Там, где ходила Она, покрывалось все цветом,

Растения росли на месте прежних пустошей,

Звери и птицы сходились парами и плодились,

И дала Она имя каждой из божьих тварей,

И брали они от Земли ровно столько, сколько им было нужно, не больше,

И возвращали потом взятое сторицей,

Когда жизнь их подходила к концу.

И было так во времена великих папоротников,

И во времена великих ящеров,

И даже в первую эпоху великого льда.

А потом появился человек — величайшее из всех животных.

Был он близок к Богу, но недостаточно близок по мнению его,

И начал он жаждать того, что не имел,

Не ценя великих даров, данных ему.

И поселилась пустота в душе его,

И чем больше он жаждал того, что не принадлежало ему по праву,

Тем больше становилась пустота сея.

И начал заполнять он ее тем, что не принадлежало ему по праву:

Землями, имуществом, властью над животными, властью над себе подобными.

Видел он своего соплеменника и жаждал иметь больше, чем тот имел.

Возжелал человек больше еды, больше воды и лучшее жилье,

Но ничто не могло заполнить огромной пустоты, зияющей в его душе.

А больше всего на свете хотел человек дольше жить,

Ибо не желал он, чтобы его время на земле измерялось восходом и закатом солнца,

А жаждал он быть свидетелем вздымания и разрушения гор.

Жаждал человек, чтобы время его на земле было сродни вечности,

Чтобы стал он бессмертным.

И он увидел Ее, идущую по земле,

Ту, что не старела и не чахла.

И наполнилось его сердце завистью.

131

Габриель забрался в кабину экипажа грузового самолета и выглянул через лобовое стекло. Вдалеке автофургон проехал мимо будки охранника и свернул на дорогу. По его подсчетам, матери понадобится около получаса, чтобы доехать до Цитадели и занять исходную позицию. На самолете это займет менее десяти минут.

Сев за штурвал второго пилота, Габриель проверил показания приборов. Ему давненько не доводилось летать на самолетах этого класса. К тому же «Си-123» вообще не был предназначен для одного человека. Полностью загруженный самолет весит шестьдесят тысяч тонн, и только два сильных мужчины могут, дергая одновременно за рычаги и штурвалы, поднять его в воздух. Сложнее всего посадка… особенно при полной загрузке и встречном ветре. По крайней мере, садиться ему не придется.

Габриель прокрутил в уме последовательность действий пилота во время взлета. В армии его хорошо натренировали, так что все действия были отработаны до автоматизма. Двигать руль направления и поворачивать закрылки оказалось труднее, чем он сперва думал… Подзабыл, как это… Включив тормоз, Габриель подал насосом топливо в двигатели и нажал кнопку включения стартера. Штурвал управления задрожал в его руке. Правый двигатель «Дабл-Восп» завибрировал, кашлянул, а затем, ожив, монотонно загудел. Левый двигатель пустил шлейф черного дыма и тоже завелся. Габриель чувствовал, как штурвал дернулся в его руке, словно вращающиеся пропеллеры обеих двигателей, объединив усилия, пытались поднять самолет в воздух. Слегка потянув штурвал на себя, он надел шлемофон и связался с вышкой диспетчерского пункта. Сообщив свой позывной и курс, Габриель запросил разрешение на немедленный взлет.

И стал ждать.

В аэропорту было две взлетно-посадочные полосы. К счастью, грузовые самолеты использовали главным образом вторую, ту, что была ближе к ангару. Впрочем, если ветер помешает, придется рулить на первую, а это потраченное зря время. И так каждая секунда на счету.