На том конце провода слышались ахи, вздохи, причитания, всхлипы. Читая уже по — японски, я тоже стал плакать, молча. Жалко было этого полуживого пса Окинамаро.

— О чем ты мне рассказывал? — спросила моя госпожа.

— Я рассказывал о своей жизни.

— Так подробно!

— Да! Никогда ещё я не был так искренен, как с вами!

— Ты выдал мне свои тайны?

— Это произошло невольно, я освободил свою душу от печального гнёта.

— Как жаль, что я ничего не поняла! А потом, это ведь было что‑то неприличное, да?

— Я был с вами откровенен как перед Богом. Он услышал…

— Однако тебя слышал русский Бог, а не японский! Он же не понимает по — русски.

— Они как‑нибудь договорятся между собой на своём божественном языке.

— Ты знаешь, я всё — всё, до последнего слова, записала на автоответчик. Твой разговор с Богом. Я буду его слушать всякий раз, когда…

— Когда что?

— Когда тебя не будет, ты ведь должен скоро покинуть меня. Я буду тосковать без тебя, вот и буду слушать твой голос, записанный на автоответчик.

— А мои разговоры с той русской женщиной вы тоже записали?

— Да, это случилось нечаянно. Я подняла трубку, когда ты разговаривал, и я не стала прерывать вас, и случайно нажала на «запись». Другой раз, когда прослушивала автоответчик, то услышала ваш разговор. Я не стала стирать. Меня это так умиляет. Мне кажется, ты её любишь. Мне стало так одиноко. Я хотела бы оказаться на её месте. В той далёкой и холодной России, быть той женщиной, которой говорят все эти слова…

Кошка по имени Мёбу спрыгнула с груди императора и вышла из опочивальни. Император тоже поднялся и пошёл следом. Кошка привела его в апартаменты императрицы. Она лежала за прозрачным пологом, ниспадавшим туманной дымкой над постелью.

— Вы позволите, императрица, возлечь с вами? Мне стало одиноко без вас. Простите меня, это, наверное, по моей вине вы страдаете. Мне хочется осчастливить мой народ наследником. Ведь это наш долг!

— Когда вы идёте исполнять свой долг, я не могу осмелиться воспротивиться вашей просьбе. Я покорно стерплю все ваши потуги, и буду молиться все время, пока вы будете совершать своё императорское назначение. Как мне лучше расположиться?

— Знаете, чтобы божественное семя не пролилось, удобно ли будет вашему величеству опереться на конечности?

— Ради всего святого…

* * *

А следующей ночью Марго приснилась чайная церемония в Угуису — дани.

Чайный павильон был таким маленьким, что невольно на ум приходило сравнение с конурой. Почему‑то запускали не с главного входа, а с задворок, где в стене на углу домика было квадратное отверстие (вроде окошка) такого размера, что войти в него можно было только, если стать на четвереньки, оставив обувь снаружи. Внутрь вползали по очереди — человек десять, дамы в изысканных кимоно и трое мужчин в европейских костюмах.

За время церемонии у Марго затекли ноги. Она с нетерпением ждала, когда всё это закончится. Наконец, чашка с чаем дошла до её рук. Вдруг её охватила немота. Марго не смогла произнести ни слова восхищения глиняной чашкой. Вскоре появилась служанка со сковородой — на ней дымилось сердце. Служанка сказала:

— Вот, собачье сердце, — сказала служанка и удалилась.

Кто‑то посторонний сказал:

— Важно не то, каким ты лицом, а каков ты по натуре, тем и быть тебе после смерти.

Откуда ни возьмись, в отверстие в деревянной стене влетела черная гладкошерстная собака — та самая, что была съедена накануне в корейском ресторанчике. И то была уже не собака, а киноцефал Орест. Следом за ним вбежал Флобер. «Как пёс на блевотину ко греху возвратихся» — проурачли они над её ухом.

…Вечером другого дня по всем каналам показали страшные новости. В объективе камер был Владивосток. Марго, в ужасе схватившись за голову и уже не понимая смысла комментария, смотрела одну повторяющуюся каждый час видеокартинку. Это была техногенная катастрофа: то ли взорвалась атомная подводная лодка, то ли взлетели в воздух военные склады, то ли ядерные отходы выплеснулись из проржавленных резервуаров.

Город взрывался, стоял в руинах. Единственным зданием, оставшимся невредимым, было здание тайной полиции на полуострове Эгершельда, в котором сохранились досье на всех героев, в том числе и на сочинителя, выходящего тем временем из метро, кажется, на станции «Площадь Италии», аргентинской столицы, а также, не сомневайтесь, на читателей.

* * *

…После смерти душа Флобера странствовала в поисках надёжного пристанища. Собачья интуиция вовсе даже не подарок для сочинителя, а сущий ад! Ибо знать будущее и прошлое (а это знание сродни deja vu), есть испытание на здравый рассудок.

Язык сочинителя не поспевает за интуицией Флобера. Все, кого Флобер коснулся нечаянно, лизнул в щёку или облаял, озарялись его интуицией. Он входил в сновидения персонажей, одних одаривая прозрением, а других помутнением рассудка.

Вдруг слова в романе оскалились, зарычали, затявкали, залаяли. У каждого слова был свой гонор, свои повадки, своя порода. Поводок ослаб в руках сочинителя, и свора беспризорных слов помчалась со всех ног, сбивая прохожих, а кое — кого кусая за лодыжки. Пёс странствует в душах людей…

Нет, я не пишу, я танцую на этих разбросанных повсюду листах танго, аргентинское танго. Танец — идеальная форма стихотворения. Прежде звучит музыка — бандонеон, виолончель, гитара, пианино, а потом уже приходит слово как первый робкий шаг.

У него, у Фабиана в квартире в Старом Палермо висела под стеклом картина неизвестного мне художника — Карлоса Алонсо. Акварельная трёхцветная палитра, несмешанные краски: черный, синий, белый. На шахматном фоне квадрата изображены мужские руки (сам человек находится за пределами картины), они отпускают малыша, который впервые отважился на самостоятельный шаг. Малыш протягивает вперёд руки, хватаясь за пустоту. Фабиан купил картину за шестьсот песо торговца на улице. Всего‑то за шедевр!

Однако не всегда же двигаться мне в ритме танго.

Итак, я перехожу к неторопливой прозе пешехода. Я вышел из гостиницы «Пасифико» в районе Старого Палермо с намерением исследовать окрестности. На мне сланцы, заношенные шорты и старенькая футболка. В этом же наряде я много лет мотался на городской пляж.

— Какова цель вашего приезда в Аргентину?

О чорт, запамятовал! Я должен отомстить. Где же этот персонаж, который жаждет моей мести? Его нет, его еще предстоит найти в этом городе. Я должен превратиться в настоящую ищейку, и отдаю команду:

— Флобер, фас!

Мой инфернальный пёс навострил уши, встал в стойку. Кончик хвоста напрягся. Ить! Я втягиваю ноздрями утренний воздух. Сухой воздух освежает ноздри, заполняет лёгкие. У каждой страны свой характерный запах. В районе Палермо город пахнет пылью, бензиновой гарью и — принюхиваюсь: говнецом — тонким — тонким запашком из зоопарка. Природный запах, запах жизни. Я жмурюсь на солнце. Мур — мур! Кошка царапает сердце коготком…