суда страшного.

Эта странная песня непонятна, тем более что в ней нет начала содержания, да кроме того, может быть, в ее настоящем виде она смешалась с другими песнями, но все-таки она показывает, что в первой песне о Младенце-Христе трясение осины не христианского происхождения, а скорее этот образ, будучи древним языческим, приспособился к христианским представлениям, и Богородица, как во многих других песнях, так и здесь, заменила какое-то другое мифологическое лицо. Поэтому, несмотря на сходство с немецким преданием, образ трясения осины едва ли можно считать заимствованным, особенно в более позднее время.

В галицких колядках проклятым деревом представляется ива, и начало проклятия над нею отнесено к страданию Христа. Когда жиды мучили Христа, клали ему на голову терновый венец, подпоясывали его ежевикою и хмелем и забивали ему под ногти щепки разного рода, ни одно дерево не пошло под ногти, но согрешила червивая ива; она одна пошла под ногти, пролилась кровь, и сам Господь проклял иву: «Чтоб тебя, ива, точили черви от младости до старости, от корня до верхушки!»

Як жидова Христа мучили,

Терновий винок на голову клали,

Ожиною, хмельом вперезували,

Всякое древо за ногти клали.

Всякое древо за ногти не йшло,

Червива ива та й прогришила,

За ногти пишла, кривцю пустила.

Червиву иву сам Господь проклял:

«Бодай тя, иво, черва точила,

Вид молодости аж до старости,

Вид коринячка аж до вершечка!»

Вот, насколько нам известно, все растения, как травянистые, так и деревянистые, встречаемые в народных песнях с более или менее определенным символическим значением. Нам остается указать еще на значение леса вообще.

Лес в народных песнях является в видах и наименованиях луга (лес на низменном месте), диброви (дуброва), гай (роща), лис и бир (бор). Последние два вида в песнях встречаются реже. Близость человека к природе резко выражается в песенных отношениях к лесу. Народное сердце очень любит его. К лесу обращаются как к существу, способному принимать участие в человеческих ощущениях. Молодец находится в раздумье, жениться ли ему или оставаться холостым; он обращается к роще за советом.

Ой, гаю, гаю, ридний брате,

Порадь мене, гаю, що маю робити:

Чи мини жениться, чи так волочиться?

Видя рощу в опустошенном виде, спрашивают ее, что это значит, а роща отвечает, что была холодная зима; шло войско, ночевало под рощею и опустошило ее.

«Чого, гаю, невеселий?

Чого, гаю, незелений?» —

«Як я маю зеленити:

Була зима студеная,

Ишло вийсько великое,

Пидо мною ночувало,

Кориннячка потоптало,

Кориннячка копитами,

А гильлячка шабельками».

Девица расспрашивает у дубровы, какая птица раньше встает, какое растение лучше цветет, кому худо, кому хорошо на свете жить? Дуброва дает ей ответ (ответ о цветах тот самый, какой мы привели выше, говоря о розе).

«Зеленая дибривонько, скажи мини правдоньку,

Котора пташина ранний уставае:

Чи той-то малий воробейко,

Чи той соловейко,

Чи сивая зозуля?» —

«Малий воробейко устае раненько,

А той соловейко щебече раненько,

А сива зозуля трошки засипае». —

«Зелена дибривонько, скажи мини правдоньку,

Кому красче, кому гирше в свити проживати:

Чи бидний вдови, чи мужний жони,

Чи той прекрасний дивици?» —

«Бидна вдова хлиб-силь заробляе,

Мужняя жона все склади складае,

А у той дивици и думки не мае».

В галицких колядках дуброва своим шумом дает знать охотнику, что в ней есть дивный зверь.

Ой, зашумила зелен диброва,

Ой, чож ти шумиш, ой чож ти звениш?

«Ой, шумью, шумью, бо в соби чую

Дивное звиря, тура-оленя».

Скорбное чувство ищет у рощи участия к своему горю. Мать, разлученная с сыном, обращается к роще и говорит ей, что у нее нет более любимого дитяти.

Ой, гаю мий, гаю!

Котору дитину

Кохала, любила —

У себе не маю!

Девушка, потерявшая девство, бросает в воду венок и посылает его по воде в лес, чтобы рощи тосковали с нею об ее горе.

Задай тугу зеленому лугу,

Задай жалю зеленому гаю!

Шум леса усиливает печаль сиротствующего в чужой стороне молодца:

Ой, не шуми, луже, ти зелений гаю,

Не завдавай сердцю жалю, бо я в чужим краю! —

и женщина, разлученная с милым, просит дуброву не шуметь тогда, когда она будет идти через нее, а зашуметь тогда, когда она будет от нее вдалеке.

Ой, не шуми, дибривонько,

Та не шуми, зеленая,

У три ряди саженая;

Та не шуми надо мною,

Як я буду ити тобою.

Но зашуми той хвили,

Як я буду за три мили.

Но есть песня, в которой, наоборот, безмолвие рощи производит томительное чувство на одинокую и грустную особу, находящуюся в чужом краю.

Ой, гаю мий, гаю, густий, зелененький!

Що на тоби, гаю, витроньку не мае,

Витроньку не мае, гильля не колише?

Братець до сестрици часто листи пише:

«Сестро моя, сестро, сестро украинко,

Чи привикла, сестро, на Вкраини жити?» —

«Ой, брате мий, брате, треба привикати:

Од роду далеко — никим наказати».

Переполненное грустью сердце хочет избавиться от тяжести и рассеять грусть по лесу.

Ой, роспущу тугу

Та по всему лугу!

Гай сопоставляется с молодцом:

Ой, гай, мати, гай.

Гай зелененький!

Виизжае з Украини

Козак молоденький, —

а разные качества рощи — с разными положениями человека, напр., дубровы — с плачем девицы:

Зашумила дибривонька зелененька;

Заплакала дивчинонька молоденька.

Или:

Зашумила дибривонька, як ся развивала;

Заплакала дивчинонька, як ся виддавала, —

шум «луга» — с думами козака, которого волнует мысль о предстоящей женитьбе и о горе, неразлучном с семейною жизнью.

«Ой, не шуми,