– Два дня назад твоя мать рассказала мне одну забавную сказочку. Типа тех, что начинаются со слов «жили-были…», – говорит Ширли. – Она сказала, что ты скоро приедешь и заберёшь её отсюда. Беда в том, что твоя мать рассказала эту сказку не только мне, а всему бару, и кто-то пересказал её болтовню Тренту. Он, надо думать, слегка вышел из себя.

Слегка вышел из себя? Вся правая сторона маминого лица покрыта свежими кровоподтёками. Судя по всему, ей потребовался героин, чтобы забыть об избиении и заглушить боль.

– Ты же знаешь, я не верю в сказки.

Я не должна была оставлять маму одну. Никогда. Ни за что. Я должна была придумать способ сбежать раньше. Ещё несколько недель назад. Это я во всём виновата.

– Стыдись, – говорит тётя Ширли, – потому что я бы даже заплатила, чтобы эта сказка сбылась.

Я резко оборачиваюсь и смотрю на неё.

– Наличными, – продолжает Ширли. – Потому что если всё будет продолжаться, как сейчас, она долго не протянет. Решать тебе, детка. Мать – это твоя ответственность.

С этими словами она выходит из палаты. Я пытаюсь вздохнуть, но страшная тяжесть не даёт мне расправить лёгкие. С тех пор как мне исполнилось восемь, ответственность за маму полностью легла на меня. Я заботилась о ней. Отводила и приводила. Кормила. Следила, чтобы она ходила на работу, или помогала ей её искать. Но сейчас, в эту минуту, я хочу только одного: чтобы моя мама позаботилась обо мне. Я устала быть взрослой. Я хочу хоть на несколько минут стать ребёнком. Я хочу свою маму. Просто хочу маму.

Я чувствую бесплотное прикосновение к своей руке.

– Не грусти, Элизабет, – лепечет мама.

Я всхлипываю.

– Я не грустная.

– Ты мне снилась. Ты и твой папочка. Я так по нему скучаю, – её пальцы слабо сжимают мне руку. – Я скучаю по тебе. Ты была такой красивой малышкой.

– Почему? – тугой клубок гнева, боли и счастья свивается в моей душе, душит крик, уже готовый вырваться из горла. Она жива, но она чуть не умерла. – Почему с тобой всё всегда так трудно?

– Иди ко мне. Лучше будь грустной. Я не могу, когда ты сердишься, – она тянет меня за руку, не обращая внимания на мой вопрос. – Иди сюда, я хочу обнять мою деточку.

Как будто мне снова пять лет, я забираюсь к ней на кровать и кладу голову на её плечо. Мамины пальцы слабо перебирают мои волосы.

– Ты родилась во вторник.

Я закрываю глаза и прошу, чтобы боль ушла. Но она не уходит, она пронзает меня снова и снова. Я так устала. Так чертовски устала. Я не хочу думать о Тренте, о героине, о побеге и об ответственности, от которой попыталась избавиться.

– Это был ужасно жаркий день. Ты была такая хорошенькая, но такая маленькая, просто крошка… Доктор целые три недели не разрешал мне взять тебя на руки, ведь ты родилась раньше срока. Твой папочка тогда так тебя любил! Он два раза приходил в больницу, прежде чем твоя бабушка не привезла нас домой. Ах, Скотт был так счастлив впервые взять на руки младенца!

Её костлявые птичьи пальцы застывают на моей голове, а я хочу, чтобы она сказала, что любит меня, потому что я её люблю. Пусть она наркоманка и алкоголичка, пусть даже шлюха, но она моя мама. Моя мама.

– Я обожала брать тебя с собой в супермаркет. Люди останавливали меня и говорили, до чего же ты хорошенькая! Я даже разрешала им подержать тебя, а они пытались угадать, как тебя зовут… Ты была такая прехорошенькая и никогда не плакала. Ты была моя собственная куколка!

Я обнимаю её рукой и содрогаюсь, нащупав рёбра, выпирающие из-под кожи. Мама вздыхает и продолжает говорить:

– Я назвала тебя в честь моей мамочки, я надеялась, что если сделаю так, то она изменится, передумает и полюбит нас обеих. Моя мамочка бросила меня, Элизабет, но я тебя не бросала! Никогда!

Нет, моя мама ни разу меня не бросила, поэтому я у неё в долгу. Я с детства знала, чем она пожертвовала ради меня. Я стискиваю зубы и сдерживаю дыхание, чтобы не разрыдаться. Я нужна маме, а значит, я больше не имею права быть слабой. Это я отправила её на больничную койку. Это из-за меня она здесь. Я бросила её.

– Ты же приедешь за мной, правда, Элизабет? В понедельник?

Скотт, одетый в мятую рубашку поло и джинсы, стоит, привалившись к стене в конце больничного коридора. При виде меня он вздёргивает бровь, но тут же опускает её. Он так устал, что ему не до меня.

– Откуда ты узнал, что она здесь?

– Мне сказала ваша жена.

Сразу после конкурса я прямиком поехал к Скотту, чтобы поделиться новостью с Бет и подарить ей розы. Мой мир рухнул в тот миг, когда Эллисон произнесла четыре страшных слова: у матери Бет передоз.

Я заглядываю в больничную палату и тут же отвожу глаза. Наблюдать за Бет, свернувшейся клубочком на койке рядом с матерью, слишком интимно для посторонних глаз, даже моих.

– Давно она здесь?

– Порядком, – Скотт растирает глаза кулаками, совсем как Бет, когда не может справиться с чем-то. Я узнаю много от Бет в Скотте. – Как твой литературный конкурс?

Совсем как Бет, он делает вид, будто всё в порядке.

– Я занял первое место.

Не будь Скотт так вымотан, его улыбка выглядела бы непринуждённой.

– Поздравляю. А как твои парни сыграли с «Иствиком»?

– Тоже выиграли.

Я в этом не сомневался. У нас отличная команда, и я горжусь, что я один из них.

– Здорово.

Знаете, в чём разница между мной и Рисками? Я не закрываю глаза, если что-то не в порядке.

– Как мама Бет?

– Жива.

Я молчу.

– А Бет?

Скотт качает головой. Мы погружаемся в молчание, но одновременно поворачиваем головы в сторону палаты, когда оттуда доносится сдавленное рыдание. Бет разбивает мне сердце, и, судя по тому, как искажается лицо Скотта, с ним то же самое. Из палаты несутся всхлипы, и у меня чешутся руки от желания обнять Бет и как-то исправить её мир. Я не дам ей из-за этого сбежать. Я поговорю с ней, я заставлю её понять, что теперь настало время подключать Скотта.

– Элизабет говорит, что ты никак не можешь выбрать между университетом и профессиональным спортом, – говорит Скотт.

Я киваю. После того как я выиграл конкурс, этот выбор стал ещё сложнее.

– Ты позволишь дать тебе непрошеный совет? – спрашивает Скотт.

Я киваю.

– Буду признателен.

– Подумай, что значит для тебя бейсбол. Потому что если ты хочешь играть ради денег, то тебя ждёт жестокое разочарование. Только ничтожный процент набранных игроков получает шанс хотя бы один раз сыграть в Главной лиге, и ты точно больше заработаешь в «Макдоналдсе», чем в младших лигах.