опасное словоизвержение, и лишь с трудом удержал я этот готовый брызнуть из меня фонтан мыслей, предположений и проектов, сохранив вежливо-заинтересованную мину светского гостя, у которого поблекшее очарование этой сказки минувших веков ничего, кроме скуки, не вызывает.

Однако одновременно меня ужаснуло то поистине сатанинское злорадство, с которым княгиня говорила о наслаждении коллекционера, когда высшее сладострастие испытывают в том, чтобы изъять из мира и замкнуть в бесплодной безнадежности ту реликвию, которая, будь она на свободе, могла бы решить чью-то судьбу, спасти жизнь, снять грех со страждущей души; и здесь, по сути, уже начинается какой-то рафинированный садизм: именно сознание подобных чудодейственных потенций реликвии — а их надо знать досконально! — и придает особую пикантность ощущениям, в этой кастрации животворящей судьбы, в аборте беременной будущим жизни, в стерилизации плодоносных магических сил заключен инфернальный корень извращенного блаженства и демонической радости, которые Асайя Шотокалунгина только что цинично признала основным побудительным мотивом своей коллекционной страсти.

Похоже, княгиня почувствовала свою ошибку. Она вдруг замолчала, раздраженно захлопнула витрину и, сославшись на какие-то пустяки, предложила покинуть галерею. Она уже повернулась, чтобы идти, когда заговорил Липотин:

— А как же наш друг, что он подумает теперь обо мне? Однако княгиня не остановилась, и старому антиквару пришлось вести свои речи на ходу:

— То, что я вам однажды, дорогая княгиня, многозначительно намекнул на мое знакомство с предполагаемым наследником славнейшего рода Ди, или Хоэла Дата, наш друг может истолковать превратно: якобы я уже тогда вынашивал коварные планы и втирался в доверие с целью похитить у него некую фамильную реликвию, которая, согласно легенде, вот-вот должна к нему вернуться наподобие неразменного гроша из сказки! Да, княжеский род Шотокалунгиных вот уже в течение сорока лет осаждает меня просьбами взять на себя почетную миссию и заняться поисками без вести пропавшего экспоната, однако совесть моя чиста; конечно, я был согласен с покойным князем: чего бы это ни стоило, а надо хоть из-под земли доставить беглеца домой. И кому же, как не мне, взяться за это дело, ведь еще мои предки во времена Ивана Грозного оказывали

подобные услуги тогдашней хозяйке дома!.. Однако все это никоим образом не может умалить того глубочайшего почтения, кое я питаю к вам, мой покровитель. Ладно, чтобы не болтать понапрасну и не бередить старые раны — вижу, вижу, любезная хозяюшка, не до прибауток вам сейчас! — попробую-ка я развеять ваш сплин. Итак, в двух словах: когда я, после стольких лет, вновь увидел пустой футляр, мое чутье старого антиквара, которое еще никогда меня не подводило, вдруг ясно и отчетливо сказало, что в самое ближайшее время кинжал отыщется... Извините, прервусь... Маленький парантез... — Он повернулся ко мне: — Дело в том, почтеннейший, что моей профессии присуща одна причуда, что-то вроде суеверия, которая переходит по наследству от отца к сыну во всю цепь моих предков: все они спокон веку были заняты розысками различных раритетов, курьезов, древностей, редких инкунабул, старинных документов. Это таинственное свойство позволяет мне, подобно трюфельному псу, чуять близость, все равно — пространственную или временную, искомой вещи. Не знаю: я ли вошел в сферу влияния затаившегося предмета, а может, предмет, притянутый моим желанием — или как вы еще назовете эту необъяснимую силу тяготения, — вышел на мою орбиту?.. Важно одно — я знаю, когда наши траектории пересекутся. И вот сейчас, дражайшая княгиня, я — и пусть Маске, магистр царя, заживо погребет меня, если это не так! — я... чую кинжал, наконечник копья ваших отцов, господа... имеющих на него, если можно так выразиться, обоюдное право... Я нутром чую... я слышу его... Клинок, который не разделяет, но соединяет... он совсем... совсем близко...

Под этот бессвязный лепет Липотина, от иронических и, как мне показалось, неуклюже двусмысленных намеков которого я ощутил мучительную неловкость, мы вновь прошествовали через весь дом и вернулись в гостиную. Княгиня молчала, и это было истолковано мною как желание остаться одной, что вполне отвечало моим намерениям.

Но как раз в тот момент, когда я хотел, поблагодарив хозяйку, откланяться, она вдруг начала горячо извиняться — это как-то не соотносилось с ее внезапной сменой настроения в галерее — за свое капризное поведение: нет, вы только представьте себе, господа, она, словно в наказание за свои шутки, сама теперь чувствует непонятную усталость и какую-то неуместную сонливость. Княгиня объяснила свое состояние следствием тяжелого, пропитанного запахом камфоры воздуха — неизбежное зло всех редко проветриваемых музейных помещений — и,

недовольно отклонив разумный совет остаться одной и отдохнуть, воскликнула:

— Воздух, свежий воздух — вот что мне необходимо! Думаю, вы, господа, чувствуете себя примерно так же. Кстати, как ваша головная боль, мой друг? Вот только не знаю, куда бы намотправиться на прогулку!.. Во всяком случае, «линкольн» в нашем распоряжении...

Липотин, не дав ей договорить, с ликующим видом хлопнул в ладоши:

   — Великолепная идея, господа! Почему бы нам не воспользоваться авто и не съездить полюбоваться на гейзеры?

   — Гейзеры? Каким образом? Здесь, у нас? Если не ошибаюсь, мы пока что не в Исландии? — ошеломленно пробормотал я.

Липотин засмеялся:

— А разве вы не слышали, что несколько дней назад за городом, у подножия гор, внезапно забили горячие источники? Прямо среди руин Эльзбетштейна. Проходя мимо, местные жители осеняют себя крестным знамением, ибо исполнилоськакое-то древнее пророчество. Что это за пророчество, не знаю. Примечательно, что эти гейзеры вырвались из-под земли не где-нибудь, а во внутреннем дворе замка — там, где, согласно легенде, «английская Элизабет», хозяйка замка, вкусила от источника жизни. Неплохая рекомендация для курорта, который, несомненно, возникнет там в ближайшем будущем. Вот вам мое липотинское пророчество.

Но мне было не до шуток, какое-то щемящее, похожее на ностальгию чувство вдруг сжало мое сердце... Почему?.. Откуда?.. Хотел было спросить Липотина, что ему известно об «английской Элизабет» — мне, рожденному в этом городе и прожившему в нем всю жизнь, никогда ничего подобного о развалинах Эльзбетштейна слышать не доводилось, — но не успел, все происходило как-то слишком быстро: видно, давало о себе знать утомление, легкая заторможенность, как после обморока — чуть было не сказал: интоксикации.

Ненадолго я из беседы выпал, и лишь вопрос княгини, прозвучавший как просьба: не хотел бы я немного проветриться и вместо послеполуденной прогулки прокатиться к руинам Эльзбетштейна, — вернул меня к действительности.

Единственное, что мешало мне согласиться сразу, — это мысль о Яне, которой я обещал вернуться примерно в это время.