— Хороший удар, — кивнул принц Стефан.

— Гринрой? — обескураженно прошептала Матильда.

И рекоше княжичи, бияху себя пятами в зерцала харалужные…

Повесть временных зим

Никотея ясным взором глядела на довольное лицо чернобровой Мафраз. У той был вид кошки, которой вместо обрыдших мышей достался целый жбан сливок. Ее темные глаза, в устах поэтов звавшиеся очами трепетной газели, так жмурились от удовольствия, что севаста вдруг почувствовала острый укол зависти.

— Им было хорошо с тобой? — негромко поинтересовалась племянница императора.

— Я выполняла повеления моей госпожи…

— Я помню. Но спрашиваю о другом. Им было хорошо с тобой?

— Да, о сиятельная повелительница.

— А тебе с ними?

— О да, моя госпожа.

— Что ж, вот и замечательно. — Пунцовые губы Никотеи тронула улыбка. — Сказал мне нынче сам кесарь Владимир Мономах, что до Светлояр-озера еще несколько дней пути. Ты будешь ходить к стражникам каждый день, ублажать их со всей страстью, о которой ты не раз рассказывала в своих диковинных историях, и каждый раз приносить им вино.

— Сделать это будет несложно, моя госпожа, и даже приятно.

— Вот видишь, я люблю свою Мафраз и не обременяю ее тяжелой службой. Но будь готова, когда я прикажу тебе, доставить твоим любовникам вина, от которого они уснут надолго. Очень крепким сном.

— Это не составит труда, о пресветлая госпожа. Как вы сами могли видеть, в здешних полях великое множество алых цветов, слезы которых дарят покой и радость самым яростным и беспокойным душам.

Никотея лишь кивнула, услышав воркующую речь персиянки.

— И не забудь высмотреть, где стража хранит ключи.

* * *

Князь Мстислав скучал. Ему, доблестному витязю, с младых ногтей ходившему против ворога на все рубежи земли Русской, подобная никчемушная прогулка казалась нелепой затеей старика отца. Но спорить не приходилось. К тому же Мстислав сызмальства привык верить в незыблемую мудрость батюшкиного слова. Ибо как он молвил, так и случалось.

Но и понять, зачем вдруг вместо того, чтобы вести дружину в Новгород, терять время на столь бесцельное странствие, он тоже не мог. Мономашич гарцевал на своем вороном аргамаке, то бросая его в галоп и вырываясь далеко вперед колонны, то переходя на шаг и потешая себя пущанием стрел в поднятых с озер уток.

Попадавшиеся на пути села и города встречали Великого князя и его свиту колокольным звоном да щедрым хлебосольем. Но тот сильно поспешал и вовсе не был настроен разнообразить долгий путь веселыми празднествами. Мстислав тоже недовольно торопил время, ибо до начала похода не ведал, чем заняться.

До поры до времени, пока суть дела выяснится, Мономах запретил сыновьям близко видеться с прелестной гостьей из ромейской земли. И хотя этот наказ Мстислав исполнял хуже всего, однако же остаться с очаровательной севастой открыто более чем на единый миг ему никак не удавалось. А поскольку всякий раз, когда он появлялся вблизи повозки племянницы императора ромеев, лазурные глаза девы вспыхивали радостью и нежная улыбка наполняла страстью ее зовущие к поцелую губы, то во всякое иное время князь тосковал.

Пожалуй, единственной отрадой ему, исключая, конечно, охоту, были долгие беседы с обходительным и красноречивым толмачом, которого, за немощью собственных лет, рекомендовал ему в духовники старец Амвросий.

Впервые Мстислав по достоинству оценил смиренного монаха-василианина, когда, собираясь в поход, предложил ему спокойного, но бойкого на ходу мула. Поблагодарив князя за доброту, монах в одно движение взлетел в конское седло и, подняв на дыбы горячего скакуна, заставил его сделать курбет.

В эту минуту князь, и сам лихой наездник, проникся к толмачу невольным уважением. Когда же оказалось, что голова монаха по самую макушку наполнена обширными познаниями и всяческими премудростями, Мстислав окончательно убедился, что его духовник нашел любимому воспитаннику воистину золотой самородок в куче золы. Ибо если что и могло теперь развеять скуку храброго витязя, так это долгие разговоры с отцом Георгием.

— …А что, святый отче, — пуская шагом ретивого скакуна близ неспешно выступающего коня монаха-василианина, молвил князь, — может, и в бриттских землях вам бывать доводилось?

Монах поглядел на статного бородача с какой-то неизъяснимой печалью.

— Доводилось, сын мой. Иначе откуда бы мне язык их знать?

— Ишь ты, — покачал головой Мстислав, — где Константинов град, а где земли бриттские — экая даль.

— В прежние времена, — ответствовал Георгий Варнац, — от земель персов и до земель бриттов все единая держава была, в одной руке, под одним венцом. Нынешняя ромейская империя — лишь кусочек, огарочек империи прежней.

— Вон оно как! Это ж какой силищей-то обладать нужно было, чтоб столько-то земли под свою руку взять!

— Силу немалую, но ведь не за раз же, а там, как говорится, капля и камень точит. Все достижимо постепенством да прилежанием.

— Вот и Амвросий так же сказывал. А как по мне, так ежли мысль быстрее стрелы, а в жилах — огнь пламенный, а не водица студеная, то куда более достичь можно, нежели унылым прилежанием да усердием.

— «Пришел, увидел, победил», — усмехнулся отец Георгий.

— Что?

— «Пришел, увидел, победил», — повторил монах, — это великий Цезарь сказал, когда в понтийских землях разгромил армию некоего мятежника. Кстати, земли бриттские к империи тоже он присоединил.

— Вона как, — покачал головой Мстислав, — наш пострел везде поспел. А не в честь ли него кесарское прозвание заведено?

— Верно мыслишь, сын мой. В его честь.

— Силен, видать, богатырь, — задумчиво ухмыльнулся Мономашич, — коли имя его этак прилепилось. Ну да ничего, и я, чай, не лыком шит. Дай срок, тоже свое покажем.

— Цезарь, или, как иначе звали его, Кесарь, плохо кончил дни свои. Его убили завистники из ближних людей и первейших вельмож империи.

Мстислав нахмурил брови.

— Почто ты мне это говоришь?

— Ибо такова истина, — пожал плечами монах, — и тот, кому много дано, не смеет корить судьбу за то, что она вопрошает с него ответа за свои дары.

Несколько минут они ехали молча. Мстислав отвернув голову в сторону раскинувшегося, сколь видел глаз, ржаного поля, думал о чем-то своем. То ли о превратностях судьбы Кесаря, то ли о необходимости усилить охрану.

— Ладно уж, — прервал он молчание, — что старые времена поминать. Ты вот лучше скажи, отче, тебя-то каким ветром в столь дальние края занесло? Ты, чай, не кесарь.

— Господь хранил, — смиренно отозвался Георгий Варнац. — Дела меня туда привели церковные и доблестному воителю малоинтересные.