которые сидели на правой стороне зала. А считать их было нужно, так как многие из пришедших людей как раз были из партии старого герба.

Больше всего Маленов присутствовало из ветви фон Гейзенбергов. Этих было семеро. Тут был сам глава фамилии, именно он и проживал в отобранном у юного графа доме, с ним был его младший брат, двое его сыновей и трое племянников. Тут же была ещё одна ветвь представителей древнего рода, самая дальняя от герба, фон Гофты. Семья Гофт — самая дальняя, а ещё и самая многочисленная ветвь Маленов, и самая бедная. Их небольшое поместье было совсем недалеко от города, и, видно, заняться им на своей земле было нечем, вот и приехало их сразу пять человек. Но самым удивительным явлением в ратуше был Карл Ульберт фон Займлер фон Мален, отец того самого Ульберта, что грабил баржи на реке. Самого разбойника, разумеется, в ратуше не было, но был его родной брат и два кузена.

Волков и Брюнхвальд уселись на лавки слева от входа, тут же сел и фон Флюген, а вот почувствовавший неприязнь, исходившую от Маленов, задиристый фон Готт сел от генерала чуть поодаль и поближе к проходу, что отделял его от неприятелей.

Карл Брюнхвальд усмехнулся, поглядев на Маленов, и потом сказал генералу негромко:

— На подобные заседания городского совета лучше приходить в кольчуге и шлеме.

Волков только кивнул в ответ. Карл усмехался, но смешного тут было мало, генерал прекрасно помнил, как на него устраивали засады не так уж и давно.

«Наверное, сейчас и на глазах у всех Малены не осмелятся напасть прямо тут, в ратуше, на фаворита герцога, во всяком случае, никто из глав родов не отдаст на то приказа; но любой молодой негодяй из этой мерзкой фамилии по своему желанию, лишь от одной злобы, может схватиться за оружие. Тем более что фон Готт сидит рядом с ними и ведёт себя, как всегда, вызывающе. Словно специально провоцирует их».

— Фон Флюген, — так же, как и Брюнхвальд, негромко произносит барон. — Попросите фон Готта сесть к нам поближе.

И едва фон Готт выполнил просьбу своего сеньора, как вдруг один за другим Малены стали подниматься со своих мест. Барон сначала не понял, что происходит, и на всякий случай повернулся к противникам, взявшись за рукоять меча, но тут он увидел, что Малены кланяются, все как один, и, ещё повернув голову, он увидал, как, чуть подобрав юбки, по проходу идёт роскошная женщина в изумительном синем платье. Услышав шум, даже сенаторы стали подниматься со своих мест и тоже кланялись ей. Консул, бургомистр, секретари, все, все люди, что были в ратуше, кланялись единственной законной носительнице герба Маленов, матери Георга Иеронима фон Грюнефельде, Десятого графа Малена.

Волков и его спутники не были исключением, они тоже встали и поклонились Брунхильде. И при этом генерал был рад видеть, как всё это отродье, все эти Гейзенберги, все Гофты, все Займлеры кланяются ей, хоть и ненавидят всей душой. Её саму и её сына.

А за Брунхильдой шёл и Хуго Фейлинг с тремя молодыми людьми из своей семьи, все они были вооружены. И один из них, отлично знакомый генералу Курт Фейлинг, был одет в бригандину поверх кольчуги с рукавами, на нём также был горжет, а под мышкой молодой человек нёс шлем. При нём был большой меч и кинжал.

— О, нас уже восемь, — заметил полковник.

Брунхильда подошла и села рядом с «братом». А Хуго Фейлинг сообщил ему:

— Вопрос с мостом уже решён, сейчас начнут читать наше дело.

И вправду, вопрос с мостом был решён единогласно, и секретарь городского совета встал у своего отдельно стоящего столика, взял с него бумагу и чётко, выговаривая каждое слово, стал зачитывать прошение от графини фон Мален к сенаторам, в котором та просила их содействовать в возврате собственности. Причём упор делался на то, что Брунхильда хочет вступить во владение собственностью мирно, без свар и бесчинств. Это происходило в полной тишине. Хоть в ратуше находилось немало народа, но вопрос, видно, был так важен, что никто не шептался и тем более не прерывал секретаря совета, и тот дочитал текст до конца.

И когда было зачитано всё прошение, слово взял сенатор Эрнхард и произнёс:

— Не думаю я, что сенату нужно влезать в семейные распри благородной фамилии. Пусть уж они сами промеж себя решат, кому быть хозяином дворца.

И это был самый удобный способ семейству Маленов защитить своё владение от графини. И то верно, зачем городу лезть в чужие дела? По сути, в дела родственников герцога. Но тут же слово взял сенатор Нагель, деловой партнёр Фейлинга, которому тот заранее объяснил, как действовать в подобном случае. И он сказал:

— Все тяжбы в городской черте лучше решать делом судейским или решением сенаторским. А лучше всё решать миром, если противоречие будет меж такими силами, как дом Гейзенбергов и дом Эшбахтов. Не дай нам Бог увидеть, как эти дома примутся прямо тут, в городе, решать свои распри железом.

И почти все сенаторы с этим были согласны.

— Да, да, уж лучше мы.

— Все распри внутри городских стен решать нам, а не железу.

— Нам свары в городе ни к чему. Решим всё по закону.

— На то мы и избраны.

И начались переговоры сенаторов, но говорили они, низко склоняясь друг к другу, спорили так тихо, что никто из сидящих за оградкой не мог расслышать сути сказанного. Но вот напряжение в ратуше нарастало, это было видно по Маленам. Молодые люди этой фамилии вскакивали с мест, подходили к ограде, что-то пытались говорить сенаторам, и по их поведению генерал понимал, что они недовольны происходящим. Он поглядывал на графиню; профиль её был безукоризнен, как и поведение женщины. Она была спокойна, холодна, неподвижна. Её глаза были прикованы к тому, что происходило за оградкой.

А людей в ратуше прибавилось, и уже нельзя было разобрать, что это были за люди — простые зеваки городские или кто привёл их сюда своей волею. Наверное, появление многих людей и взволновало бы барона, но, во-первых, вели они себя весьма смирно, а во-вторых…

В тот момент, когда ещё не всё было решено и сенаторы продолжали перешёптываться, в ратушу вошла целая колонна людей во главе с Дитмаром Кёршнером. А с ним был его старший сын и двенадцать молодых мужчин, при каждом из которых