— Лео, — произнес первый из шахматистов устало-раздраженным тоном, — скажи ради бога, зачем тебе понадобилось снимать нам всем штаны перед этой женщиной?

Одна из женщин перебила его:

— Ох, продолжай, скажи ей, Лео! Мне нравится это! Все равно это больше не имеет значения. Мы теперь свободны. Мы внутри большой тишины. Теперь мы можем говорить!

— Вот ты вся в этом, Розина, — с отвращением произнес первый шахматист. — Как я ненавижу это! Как я ненавижу, когда люди отбрасывают все правила предосторожности и походя вываливают свое нутро, словно какой-нибудь тинейджер-взломщик, напившийся в баре! Мы же профессионалы, ради бога, а она — первый встречный пролетарий. Неужели у тебя нет никакой гордости?

— Она не первый встречный, — запротестовал Лео. — Она член семьи! Она моя невестка.

— Это не так, — возразила Джейн. — Мы не женаты, Лео.

— Детали, — раздраженно пожал плечами Лео. — Джерри все равно женится на тебе. Возможно, ты этого еще не поняла, но со временем он сделает это как миленький. Он никогда не отпустит тебя, потому что уже слишком глубоко впустил тебя внутрь себя, и кроме того, ты приносишь ему пользу, ты слишком нужна ему… Но это хорошо, хорошо — мне это нравится! Ты ведь никогда не станешь делать ничего, что повредит Джерри, правда? Конечно же нет, я вижу… Разумеется, нет. Вот и хорошо; это просто прекрасно!

— Ты ведешь себя как совершеннейший моральный кретин, — сказал первый шахматист.

— Послушай, — рявкнул на него Лео, — если бы я хотел оставаться в большой игре, как ты думаешь, неужели я бы зашел так далеко? Может быть, ты знаешь кого-нибудь еще, кто мог бы снять с тебя этот чертов браслет? Ну так заткнись и слушай. Это последний раз, больше тебе не придется выслушивать меня.

— Хорошо, будь по-твоему, — проговорил шахматист со спокойным и убийственным выражением. — Джейн Унгер, послушайте меня. Как я вижу, вы человек очень наблюдательный. Так вот, перестаньте наблюдать за мной с таким вниманием. Мне это не нравится, и я этого не потерплю. Угрожать людям утомительно и бестактно, но я вам угрожаю, так что послушайте.

Он снял свои ухоженные руки с шахматной доски и сложил домиком, составив вместе кончики пальцев.

— Я могу за три секунды сделать так, что вы станете клиническим шизофреником на полтора года. Вы будете слышать в своей голове голоса, бушевать по поводу заговоров, тайных обществ и скрытых врагов, разрисовывать себя собственным дерьмом, и все это может быть сделано всего лишь за три секунды с помощью менее чем трехсот микрограмм. Мертвецы действительно иногда могут кое-что рассказать… но сумасшедшая не сможет рассказать ничего, кроме жалких выдумок: никто не станет верить тому, что говорит сумасшедшая, и никогда не поверит, о чем бы ни шла речь. Я ясно высказался? Все понятно? Вот и хорошо.

Он передвинул ферзя.

Джейн, у которой внезапно ослабели колени, присела на одну из мохнатых скамеечек.

— Лео, чем вы здесь занимаетесь? Во что ты ввязался?

— Это было не для нас. Мы никогда не делали это для себя. Это всегда было ради будущего.

Женщина снова заговорила:

— Самое замечательное в большой игре, самое удивительно умное и новаторское, — это то, что мы никогда даже не знаем, что именно мы сделали! Все делается через электронные кордоны, систему ячеек, обеспечение отказобезопасности, принципа необходимого знания, цифровую анонимность, кодирование и все такое… Например, одна ячейка выдвигает пять потенциальных непосредственных действий. Затем вторая ячейка выбирает из этого списка одно и разбивает это действие на несколько независимых подпроцессов. А потом другие ячейки распределяют эту работу по маленьким, независимым друг от друга действиям, настолько отрывочным, что они выглядят совершенно бессмысленными. Это в точности похоже на то, как граверы раньше печатали деньги — когда деньги еще печатались на гравированной бумаге и что-то значили.

— Верно, — кивнул второй шахматист. — Так что в какой-нибудь один год какой-нибудь теоретик предсказывает, насколько было бы полезно, если бы бенгальская холера истребила определенный город — какой-нибудь жутко перенаселенный гадюшник. А через восемь месяцев кто-нибудь видит маленький бумажный кораблик, растворяющийся в воде местного водохранилища…

Джейн недоверчиво воззрилась на него.

— Но зачем кому-то может понадобиться делать такие вещи?

— Самые лучшие соображения, — ответил ей Лео. — Выживание. Выживание человечества и миллионов находящихся под угрозой видов. Шанс для человечества снова выбраться из-под власти плохой погоды к настоящему солнечному свету и голубому небу. У нас уже было множество шансов предпринять необходимые шаги для того, чтобы спасти наш мир, — и мы их все упустили, Джейн, все до единого! Мы были жадными, и глупыми, и близорукими, мы сами отбрасывали все предоставлявшиеся нам возможности. Не лично ты, не лично я, не лично кто-нибудь из присутствующих — речь идет, разумеется, о наших предках. Под рукой нет никого, на кого можно было бы взвалить вину. Но и ты, и я, и мы все здесь — мы все дети плохой погоды, и нам приходится нести на себе последствия, жить с ними и как-то преодолевать их. А единственный возможный путь как-то их преодолеть отвратителен, невыносимо отвратителен.

— Но почему именно вы, Лео?

— Потому что мы знаем! Потому что мы можем! Во имя тех, кто выживет, я полагаю.

Он пожал плечами.

— Всемирного правительства не существует. Не существует формального, продуманного контроля над течением событий где бы то ни было на Земле. Учреждения опустили руки. Правительства опустили руки. Корпорации опустили руки. Но те, кто находится сейчас в этой комнате, и еще множество других, похожих на нас и работающих вместе с нами, — мы никогда не опускали руки! Мы — самое близкое, что есть на этой планете к настоящему действующему правительству.

Джейн оглядела комнату. Ему никто не собирался возражать. Это была не шутка. Он говорил истину, которую все они знали и с которой были согласны.

— Некоторые из нас — даже большинство действительно входят в состав правительства. Но ни одно правительство в мире не смогло бы при всех встать и заявить, открыто и беспристрастно, что из восьми миллиардов людей на нашей гибнущей планете по меньшей мере четыре миллиарда являются лишними. Джейн, количество детей, ежегодно рождающихся на Земле, сравнимо со всем населением Мексики! Это безумно, чрезмерно много, и так продолжается уже восемьдесят лет. Ситуация настолько отчаянная, что начать работу по ее разрешению — это все равно что вступить в отряд бомбардировщиков. Каждый год разрывается бомба, и эта бомба сделана из человеческой плоти, и каждая человеческая крупинка в этой бомбе означает вымирание, и углекислоту, и токсины, и метан, и пестициды, и вырубку лесов, и горы мусора, и дальнейшее угасание. Когда-то было множество путей для разрешения этого вопроса, но сейчас альтернатив больше не существует. Есть только люди, которые, возможно, сумеют выжить, и люди, которым это, скорее всего, не удастся.