Трудность была еще и в том, что в максимальном сближении не только поля – все управляющие схемы работали на пределе возможного, на том пределе, когда сказываются (и, что хуже, складываются) их погрешности: неточности частот и потенциалов, даже «шум электронов». Поэтому близкие съемки, как правило, оказывались размытыми. Между тем даже при полной отчетливости угадать в чуждом мире что есть что – задача непростая; а уж коли нечетко… Человек в кабине смог бы, руководствуясь чутьем, точнее ювелирной, прецизионной работой с приборами, все подстроить – уловить миг отчетливой ясности. А автомат – хоть и самый сложный, обучаемый, универсальный – все равно электронная скотина, не умнее лошади.

И наконец, где – в пространстве и во времени – стоило на планетах-событиях выделять точечные, с булавочный укол, участочки, перспективные насчет того самого… ну, эдакого. Нашенского. То есть, конечно, не то чтобы людей узреть, об этом и мечтать не имело смысла (не фантасты, слава богу), – но все-таки чтоб живое чего-нибудь копошилось, с конечностями. А хорошо бы и с головой. А еще лучше, если высокоорганизованное. С предметами, с действиями, иллюстрирующими разумность. Так – где?

В наблюдениях более крупного плана, их обобщениях эмвэшники пришли к тому, что во времени это должно быть на спаде выразительности в преддверии конца жизни планеты. Либо – для планет, которые многими волнами-ступеньками набирают свой наиболее красивый и устойчивый (так называемый экстремальный) облик и так же волнами, с частичными возвратами его утрачивают, – на стадиях смешения: когда на тверди все оживляется, мельтешит и надо от режима «кадр-век» переходить к кадру в год. В пространстве же наиболее перспективными для поиска оказались участки вблизи свищей.

«Вы еще чирьями их назовите!» – брезгливо поморщился Пец, когда услышал впервые на семинаре это название.

«На чирья, уважаемый Валерьян Вениаминович, более всего похожи вулканы, – парировал Любарский. – В частности, и на Земле тоже, это видно на спутниковых снимках – Камчатки нашей, например. А их извержения с истечением лавы – на то, как чирей прорывается гноем. Свищи же подобны немного им, немного пузырям. И то и другое – ни то ни другое».

Если быть точным, то эти планетные образы-события заметили сначала на стадиях формирования тверди; даже еще точнее – сразу после этого: когда очертания и рельеф материков уже определились и застыли, только в отдельных местах что-то еще вспучивается, вихрится, колышется… и наконец опадает, застывает. Только на начальных стадиях эти свищи-вспучивания со временем все мельчали и редели, сходили на нет – на конечной же они, возникнув, росли числом и в размерах, соединялись какими-то трещинами (явно повышенной активности), пока все не завершалось общим смешением.

II

Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку и галактики на всех стадиях своего закручивания-раскручивания, и звезды, и планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный укол, под наш масштаб «здесь-сейчас»?

…Материк, контурами похожий на спящую кошку, зафиксированный вблизи перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме «кадр-десятилетие», изменение цветов, тепловые излучения) свищ. Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от серебристо-голубого до серо-зеленого, – настройка на перспективу: поверхность и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные закатные (восходные?) тени от холмов – но сориентироваться можно.

И блуждают, кружат между холмами и друг возле друга размытые фиолетовые смерчи – внизу пошире, вверху поуже – в форме гиперболоидов вращения. Одни вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры, уносятся вдаль между холмами… Что это: существа? Атмосферное явление? Сами ли они размыты – или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково сближение по времени?.. Ничего нельзя определить в длившемся считаные секунды видении.

В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно-пылевые смерчи «не то», что искать их не надо.

…Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой: блуждают по накрененной серой равнине огни – большей частью локальные, подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме – и так же согласно меняют цвет от сине-зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета, да и вообще огни ли это – может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно определить размеры их, темп движений – потому что ничто на равнине не годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам, охватывали их, ярко разгорались – так, что освещали черный извилистый след за собой – неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение огненных мошек.

– Строго говоря, – сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту пленку, – горение – такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там и там важны калории.

– А мышление тоже окислительный процесс?! – раздраженно повернулся к нему Корнев.

– Ммм… не знаю, – астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с таким сердцем, – не думаю…

– Конечно, Александр Иванович, – подал голос Миша Панкратов. – Творческое горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.

– А, да поди ты, трепач! – с досадой пробормотал главный.

Персептрону откорректировали, что и это – «не то».

…Была удача: после четвертой звездной пульсации, которая сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление во времени – и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то. Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало оно боками расплывчатые сизые заросли… Тем не менее это было свое, понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей очевидностью признаках, которые невозможно выразить ни ясными словами, ни тем более командами для автомата. И галактики имели вид живого в определенных режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки, горные хребты, моря… но у них это было просто так. А у расплывчатого не то кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось, что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение. Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал некий интуитивный резонанс.