И в иностранных газетах были статьи о Курочкине по поводу его смерти.

Так, с особенной симпатией отозвалась о нашем покойном писателе французская газета «Rappel», в которой, между прочим, было сказано, что «Kouroskine etait tres populaire», что «toute sa vie, il avait ete attache a la cause de la liberte»…

Мое знакомство с М. Е. Салтыковым

В течение 1873 года, отрываясь лишь для небольших текущих дел, я работал над повестью «Печать Антихриста» — из деревенской жизни. Работал я над ней с увлечением, и «зеленую» тетрадь с этой повестью в своих странствованиях но России я возил с собой. Как только находилось время, днем или ночью — в минуты бессонницы, я раскрывал тетрадь и брался за карандаш. Писал я эту повесть и в Петербурге, и в Москве, где был проездом, и в Усмани, и в селе Никольском-Кабаньем (в усадьбе Н. И. Кривенко), и даже в вагоне. Я кончил ее в начале марта 1874 г., и целый месяц после того я еще сидел над нею, перечитывая и раздумывая над некоторыми ее страницами.

В начале апреля я отнес повесть в редакцию «Отечественных Записок» и отдал ее Некрасову. Мне предложили прийти за ответом через три недели. В этот раз я видел в редакции, кроме Некрасова, лишь А. Н. Плещеева, бывшего секретарем «Отеч. Записок»: я пришел рано, когда ближайших сотрудников Некрасова еще не было в редакции.

Через три недели, придя за ответом, я застал в сборе всю редакцию. Тогда, кроме Некрасова и Плещеева, с которыми я был уже знаком, я в первый раз увидал: Салтыкова, Елисеева, Демерта, Михайловского, Скабичевского, Ник. Курочкина…

— Вашу рукопись я передал Салтыкову… Он читал ее! — сказал мне Некрасов. — Вот я сейчас познакомлю вас, и вы переговорите с ним… Михаил Евграфович! — крикнул он своим слабым надтреснутым голосом.

Салтыков в ту минуту стоял с Плещеевым у окна. На зов Некрасова он оглянулся вполоборота и тяжелой, неторопливой поступью пошел к нам.

— Вот, Михаил Евграфович, автор «Печати Антихриста»… Сдаю вам его с рук на руки! — добродушно шутливым тоном промолвил Некрасов и, пожав мне руку, отошел к бильярду, где его ожидали какие-то посетители.

Первое впечатление, произведенное на меня нашим знаменитым сатириком, было не особенно приятное. Его серьезное лицо, густые нахмуренные брови, большое pince-nez в темной черепаховой оправе, сердитый взгляд, как мне показалось, словно с недовольством надутые губы — не понравились мне. Его глухой голос, говор, ворчливый тон, жесты, — все в нем мне показалось грубо, отпугивало меня. Он напомнил мне одного строгого директора гимназии.

— Мы берем вашу повесть… — проворчал он, не спуская с меня глаз и поблескивая своим ужасным pince-nez. — Только вот насчет заглавия… «Печать Антихриста»… Что такое!.. Надо переменить… Что это за «печать»![20].

Я ему возразил, что из повести ясно видно, что это за «печать».

— Так-то так, да все-таки неловко… — продолжал он. — Лучше — попроще… Надо придумать что-нибудь другое… А то, Бог знает что, — «Печать Антихриста»! Испугать можно… Да что ж мы… пойдем — сядем! — перебил он себя на полуслове и увел меня в глубину комнаты.

Несколько секунд мы сидели молча.

— Ну, например, скажем, «История села Смурина»? — подумав, предложил Салтыков.

— «История села Горюхина» Пушкина… — заметил я.

— Гм! Да… положим… — проворчал мой собеседник. — Ну, «Летопись»… «Хроника», что ли…

Так мы и порешили.

— Вот еще что… — заговорил Салтыков. — Не можете ли вы подписаться псевдонимом… Вы до сего времени работали в «Деле», у Благосветлова, и теперь вдруг появитесь у нас…

— Но ведь, я полагаю, оба эти журнала прогрессивного направления! — отозвался я.

— Да, но… все же мы разных, как говорится, лагерей, не одного прихода… Знаете, как-то неудобно… Нет, уж вы, пожалуйста, изберите какой-нибудь псевдоним, на первый раз! — настаивал Салтыков.

Я обещал придумать псевдоним и сообщить ему.

Для меня было совершенно безразлично, как ни подписать повесть, и через несколько дней я написал Салтыкову, чтобы он под рукописью вместо моей фамилии поставил «Вологдин». Таково было происхождение моего псевдонима, которым я впоследствии часто пользовался.

Кратко переговорили об условиях: кроме гонорара, редакция была должна сделать мне отдельное издание «Хроники» (в количестве 1200 экз.).

По окончании делового разговора Мих. Евг. вдруг оживился, «опростился», редакторская суровость слетела с него, и сатирик-громовержец обратился в приятного, веселого и очень для меня симпатичного собеседника. При виде такой чудесной метаморфозы я подумал: вот уж именно «наружность иногда обманчива бывает, иной — как зверь, а добр, тот ласков, а кусает»… В жизни не раз мне вспоминалась эта мораль крыловской басни.

— А ведь я узнал в вашем романе одного из наших тверских земцев! — с улыбкой заговорил Мих. Евг. и назвал одну фамилию.

Я сказал, что он угадал, что я именно это лицо имел в виду.

— Похож, похож! — посмеиваясь, говорил Салтыков.

Поговорили о тверских земских деятелях.

Потом Мих. Евг. поинтересовался узнать: с кого списан Кряжев[21], из жизни какой местности взяты мною факты, кто такая Лизавета Петровна[22], действительно ли у меня есть письмо Лисина[23], с кем еще из тверитян я знаком и т. д.

Проговорили мы битый час, если не дольше.

«В первый раз он может напугать, — думал я. идя из редакции в свой Тюремный переулок. — Но он только