– Терпеть не могу подобных вещей, – сказал Прат. – Если ты хочешь, чтобы я отнес письмо, то пиши его сейчас же.

С внутренним стоном Кросби сел за стол, и на бумаге начали появляться слова. Вот эти слова: «Знаю, что не могу представить никаких извинений ни вам, ни ей. Но я поставлен в такие обстоятельства, что истина лучше всего. Я чувствую, что не мог бы доставить мисс Дель счастья, и потому, как благородный человек, считаю своею непременною обязанностью отказаться от чести, которую она и вы предложили мне».

Довольно, кажется, мы все знаем, из каких слов составляются подобные письма людьми, когда они чувствуют себя принужденными писать как твари.

– Как благородный человек! – повторил сквайр. – Клянусь честью джентльмена, Бернард, этого я не понимаю. Я не могу верить себе, чтобы человек, написавший это письмо, сидел когда-то за моим столом в качестве гостя.

– Что же мы сделаем с ним? – спросил Бернард, после непродолжительной паузы.

– Сделаем то же, что с крысой. Отколоти его тростью, когда попадет тебе под ногу, но берегись, главнее всего, чтобы он не забрался к тебе в дом. Теперь, впрочем, это уже слишком поздно.

– Этого, дядя, недостаточно.

– Не знаю, чего же еще более. Есть поступки, за которые человек осуждается вдвойне потому, что он прикрывает себя от открытого наказания свойством своей собственной подлости. Мы должны помнить имя Лили и сделать все, что только можно для ее утешения. Бедная, бедная девушка!

Снова наступило молчание, наконец сквайр встал и взял свою спальную свечу.

– Бернард, – сказал он, уходя, – рано поутру дай знать моей невестке, что я желаю видеть ее у себя, если она будет так добра и придет сюда после завтрака. Чтобы больше этого ничего не было сказано в Малом доме. Быть может, сегодня он писал туда.

Сквайр удалился, между тем как Бернард долго еще оставался в столовой, размышляя обо всем случившемся. Чего ожидает от него общество относительно Кросби? И что он должен сделать, когда встретится с Кросби в клубе?

Кросби, как нам уже известно, отправился в должность, в Вайтгол, на другое утро после побега своего из клуба Себрэйта, где он оставил оллингтонского сквайра в совещании с Фаулером Пратом. В тот вечер он еще раз виделся с Фаулером Пратом. Продолжение рассказа покажет, что происходило при этом свидании.

В должность он пришел довольно рано, зная, что ему предстояло написать два письма, которые в особенности не повиновались его перу. Одно из них, к сквайру, должен был взять его друг для передачи по принадлежности, другое письмо, и самое роковое, письмо к бедной Лили, составляло такой тяжелый труд, который он решительно не в состоянии был выполнить в течение целого дня. Письмо к сквайру он написал под влиянием некоторых угроз, оно, как мы уже видели, унизило его до степени пресмыкающегося.

По прибытии в Вайтгол он увидел, что его ожидали там другие заботы – заботы, которые доставили бы ему особенное удовольствие, если бы душа его была настроена к восприимчивости этого удовольствия. В приемном зале он заметил, что собравшиеся там курьеры оказывали ему уважение более обыкновенного. В главном комитете он всегда считался великим человеком, но как в величии, так и в уважении, отдаваемом этому величию, бывают своего рода оттенки, точное определение которых хотя и невозможно, но, несмотря на то, они для опытного взгляда становятся совершенно очевидными. Кросби прошел в свой кабинет, где на столе ожидали его два официальных письма. Первое из попавшихся ему под руку было небольшое, с надписью «секретно» и с адресом, написанным рукою его старого друга, Буттервела, бывшего секретаря комитета. «Я увижусь с вами сегодня поутру, почти вслед за получением вами этого письма, – говорилось в полуофициальной записке, – но считаю долгом прежде всех других поздравить вас с приобретением моих старых башмаков. Для вас они будут довольно свободны, хотя сначала и жали мне мозоли. Надо сказать, что они нуждаются в новых подошвах, и, может быть, придется немного приподнять каблуки, но вы найдете сами превосходного художника по этой части, который приведет их в порядок и придаст им фасон, в котором оказывался ощутительный недостаток во все время, пока они находились в моем обладании. Желаю вам от души наслаждаться ими, и проч. и проч.». После этого Кросби распечатал другое письмо, но оно уже не имело для него особенного интереса. Не прочитав еще, он уже угадывал его содержание. Совет комиссионеров с величайшим удовольствием предоставлял ему место секретаря, сделавшееся вакантным по случаю назначения мистера Буттервела в члены совета, письмо это было подписано самим Буттервелом.

Как бы был восхищен он этим приветствием по возвращении к служебным занятиям, если бы на сердце его в других отношениях не лежало тяжелой заботы. Размышляя об этом, он припоминал все чарующие прелести Лили. Он сознавался самому себе, как много превосходила она благородную дочь фамилии де Курси, с которой судьба определила ему сочетаться брачными узами, до какой степени отвергнутая невеста превосходила избранную им в грации, свежести, красоте, преданности и всех женских добродетелях! О, если бы только представилась ему какая-нибудь возможность исключить последние две недели из событий его существования! Но подобного рода недели неисключимы, даже если бы на это употреблено было несколько печальных лет, сопровождаемых скучными, тягостными усилиями.

В эту минуту ему казалось, как будто совершенно исчезли все те препятствия, которые страшили его, когда он думал жениться на Лили Дель. То, что было бы страшным при семи- или восьмистах фунтов годового дохода, сделалось бы очаровательным при доходе почти вдвое большем. Зачем судьба была так немилостива к нему?.. Зачем это повышение не состоялось неделями двумя раньше? Зачем не объявили ему об этом перед роковой поездкой в этот страшный замок? Он даже говорил себе, что, если бы факт этот был положительно известен ему до свидания Прата с мистером Делем, он послал бы к сквайру совсем другое письмо и выдержал бы гнев всего поколения де Курси. Но в этом случае он обманывал самого себя – и знал, что обманывал. Граф в его воображении представлялся таким существом, что даже мысль об измене леди Александрине казалась невозможною. Он мало беспокоился, задумав обмануть племянницу незначительного деревенского сквайра, но обмануть дочь графини – страшно и подумать.

Дом, полный ребятишек, в отдаленной части Лондона, принимал теперь вид совершенно различный от того, в каком он представлялся в то время, когда Кросби сидел в своей комнате в замке Курси в первый вечер своего приезда. Тогда от этого дома отзывалось чем-то могильным, как будто Кросби предстояло заживо похоронить себя в нем. Теперь же, когда этот дом сделался для него недосягаемым, он казался ему земным раем. Потом он представлял себе какой-то рай приготовит для него Александрина. Смотря в настоящую минуту сквозь увеличительные стекла, нельзя было не удивляться, какою безобразною представлялась леди Александрина, какою старою, до какой степени лишенною грации и прелести.

В течение первого часа Кросби ничего не делал. К нему приходили два младших чиновника и искренно его поздравляли. Кросби пользовался между сослуживцами популярностью, его повышение послужило поводом и к повышению других. Потом он встретился с двумя старшими чиновниками, которые тоже поздравили его, но без всякой искренности.