— Сначала солдатом.

— Почему сначала?

— После этого полковником, как мой брат, а затем генералом, как мой отец.

— Если ты не станешь генералом, то не по моей вине! — воскликнул первый консул.

— И не по моей, — отозвался мальчик.

— Эдуард! — испуганно прервала его г-жа де Монтревель.

— Неужели вы собираетесь бранить его за такой удачный ответ?

Бонапарт обнял мальчика, приподнял его и расцеловал.

— Вы будете обедать с нами, — сказал он. — Сегодня вечером Бурьенн, который встречал вас у гостиницы, перевезет вас на улицу Победы. Там вы поживете до возвращения Ролана, а он подыщет вам квартиру по своему вкусу. Эдуард поступит во Французский пританей, а вашу дочь я выдам замуж.

— Генерал!

— Это решено. Мы уже условились с Роланом. Затем он обратился к Жозефине.

— Возьми с собой госпожу де Монтревель и постарайся, чтобы она не слишком скучала. Сударыня, если ваша приятельница (Бонапарт сделал ударение на этом слове) захочет заехать к модистке, удержите ее. У нее достаточно шляпок: за последний месяц она накупила их тридцать восемь.

И Бонапарт, ласково потрепав по щеке Эдуарда, простился с дамами.

Мы уже говорили, что Ролан прибыл в Нант в тот самый час, когда Морган и его сообщники остановили женевский дилижанс между Бар-сюр-Сен и Шатийоном.

Если мы хотим ознакомиться с результатами его миссии, то нам незачем следовать за ним шаг за шагом во время его переговоров с аббатом Бернье, который, осторожно нащупывая почву, старался не выдать своих честолюбивых замыслов. Лучше встретимся с Роланом в селении Мюзийак, расположенном между Амбоном и Герником, в двух льё выше небольшого залива, в который впадает Вилен.

Мы окажемся в самом центре Морбиана, в тех местах, где зародилось шуанство. Известно, что в окрестностях Лаваля, на хуторке Пуарье, от брака Пьера Котро и Жанны Муане родились четверо братьев Шуанов. Один из их предков, угрюмый, нелюдимый дровосек, всю жизнь сторонился своих земляков, подобно тому как филин держится в стороне от других птиц; от его искаженного прозвища произошло название «шуан».

Впоследствии так стали именовать представителей политической партии; на правом берегу Луары бретонцев называли «игуанами», а на левом ее берегу вандейцев величали «разбойниками».

Мы не станем рассказывать о гибели этой героической семьи — о том, как взошли на эшафот две сестры и брат, как пали, убитые или раненные, на полях сражений Жан и Рене, мученики за свою веру. После казни Перрины, Рене и Пьера, после смерти Жана протекло немало лет, и о расправе с сестрами, и о подвигах братьев возникли легенды.

Теперь мы имеем дело с их преемниками.

Надо сказать, что эти молодцы свято хранят свои традиции: как они сражались вместе с Ларуери, де Буа-Арди и Бернаром де Вильневом, так и теперь сражаются рядом с Бурмоном, Фротте и Жоржем Кадудалем. Они по-прежнему являют мужество и беззаветную верность; это все те же солдаты-христиане и пламенные роялисты. У них все тот же суровый и дикий вид: как и прежде, они вооружены ружьем и здоровенной дубиной; как и прежде, на голове у них коричневый шерстяной колпак или широкополая шляпа, из-под которой в беспорядке падают на плечи длинные прямые пряди волос. Это все те же Aulerci Cenomani[19], что и во времена Цезаря, promisso capillo[20], это все те же бретонцы в широких штанах, о которых говорит Марциал:

Tam laxa est…

Quam veteres braccae

Britonis pauperis[21].

От дождя и холода их защищает плащ с рукавами, сшитый из лохматых козьих шкур. На груди они носят опознавательные знаки: одни ладанку и четки, другие — «сердце Иисусово», означающее, что собрат ежедневно ходит на общую молитву.

Таковы люди, которые теперь, когда мы переходим границу, отделяющую Нижнюю Луару от Морбиана, рассеяны по всей местности от Ла-Рош-Бернара до Вана и от Кестамбера до Билье; конечно, их немало и в селении Мюзийак.

Но нужно обладать острым взором орла, который парит в поднебесье, или глазами филина, который видит в темноте, чтобы различить шуанов, притаившихся в густом кустарнике, среди зарослей вереска и дрока.

Пройдя сквозь незримую сеть часовых и перейдя вброд через два ручья, притоки безымянной реки, впадающей в море близ Билье, между Арзалем и Дамганом, смело войдем в селение Мюзийак.

Там тихо и темно, лишь одинокий огонек поблескивает сквозь щели ставен домика, или, вернее, лачуги, ничем не отличающейся от соседних жилищ.

Это четвертая справа от въезда в селение.

Приблизимся к лачуге и, припав глазом к щели в ставне, заглянем в комнату.

Мы увидим мужчину в одежде зажиточного морбианского крестьянина; однако воротник, петлицы куртки и поля шляпы окаймлены у него золотым галуном шириной в палец.

Его костюм дополняют кожаные штаны и сапоги с отворотами. На стуле лежит его сабля.

На столе, под рукой, — пара пистолетов.

Возле очага стоят у стены два или три карабина, и отблески пламени пляшут на их стволах.

Мужчина сидит у стола, углубившись в чтение. В свете лампы белеют бумаги у него в руках и можно рассмотреть его лицо.

На вид ему лет тридцать. В минуты, когда чело вождя партизан не омрачено заботами, угадывается его открытый, веселый нрав. Лицо обрамляют белокурые волосы и освещают большие голубые глаза. Голова у него той характерной для бретонцев формы, которой, если верить системе Галля, она обязана шишке упрямства.

У этого человека два имени.

Своим бойцам он известен как Круглоголовый.

Настоящее имя, полученное им от его достойных и честных родителей, — Жорж Кадюдаль, но это имя вошло в историю в написании «Кадудаль».

Жорж был сыном землепашца из прихода Керлеано, смежного с приходом Бреш. По преданию, этот землепашец был одновременно мельником. Жорж окончил коллеж в Ване, находящемся в нескольких льё от Бреша, получив основательное образование. Как раз в эту пору над Вандеей прогремел клич, призывавший роялистов к восстанию. Услышав его, Кадудаль собрал несколько товарищей по охоте и развлечениям, переправился через Луару и, придя к Стофле, предложил ему свои услуги. Но, прежде чем принять юношу в свое войско, Стофле пожелал испытать его в бою; Жорж только и мечтал об этом. Ему не пришлось долго ждать: уже на следующий день завязалось сражение. Жорж ринулся на врага и бился с такой отвагой, что бывший сторож охотничьих угодий г-на де Молеврье в восхищении громко сказал стоявшему рядом с ним Боншану: