– Трактирщица… то есть госпожа фон Хамборк… Она… в таком положении…

Профессор выжидающе посмотрел на меня.

– Как же она… ну… то есть, когда трактирщик, ее муж, обо всем догадается, он же не… она сама сказала, что они уже много лет не… – я беспомощно замолчал, – трактирщик же поймет, что это не его ребенок! – выпалил я, сердито глядя на Томаса. Мог бы и сам сообразить и не мучить меня.

Профессор расхохотался и поднял бокал:

– Давай, дорогой мой Петтер, выпьем за пополнение в семействе фон Хамборк, а уж после я развею все твои тревоги!

Мы чокнулись и пригубили красного вина – мне оно показалось кисловатым, но Томас одобрительно кивнул и допил до дна. Отставив бокал, профессор собрался с духом и пустился в объяснения:

– Как ты помнишь, Бигги довела трактирщицу до комнаты и уложила в кровать – тогда она и заподозрила неладное. И мы с Бигги договорились помочь госпоже фон Хамборк в этой непростой ситуации. Сперва ее супруг отведал особого чаю. Ты и сам видел, как в новогодний вечер трактирщица принесла ему чашку. Для восстановления мужской мощи следует трижды в день принимать настой растолченного корня ятрышника. Листья же ятрышника нужно размять в вязкую кашицу, которой смазывают мошонку, чтобы пробудить к жизни дремлющие в ней силы. И, наконец, нужно замочить в воде семена черной белены и подождать, пока они не набухнут, а потом смешать с чесноком и маслом и смазать получившейся смесью тайную мужскую мышцу, когда женщине – то есть трактирщице – захочется, чтобы… мышца ожила… – Томас добродушно улыбнулся. – По-моему, Бигги на славу удалось это ведьминское зелье. Ты же заметил, как супруги фон Хамборг лучились от счастья на следующее утро.

Томас умолк – у стола появилась дочка трактирщика с куриной похлебкой. Мы благодарно кивнули девушке, и профессор продолжал рассказывать:

– Когда месяцев через восемь Герта фон Хамборк родит трактирщику сына или дочь, он будет вне себя от счастья. Ему и в голову не придет подсчитывать дни, и он ни на секунду не усомнится, что ребенок – от него. Он доживет до конца своих дней в уверенности, что это дитя – плоть от плоти его, и что они с супругой зачали ребенка в канун нового года, ставший для них первой брачной ночью. – Томас подцепил ложкой кусочек курятины и положил в рот. – М-мм, – довольно промычал он, с благодарностью кивнув девушке, и вдруг озабоченно нахмурился. – А вот судьба Бигги меня тревожит. Что станется с ней?

И тут наконец настал мой черед рассказать о том, что ускользнуло от профессорских глаз:

– С ней все будет хорошо. Альберт ее никуда не отпустит, да и хозяйке, похоже, хотелось, чтобы Бигги осталась. А трактирщику, видимо, придется смириться с ведьмой в доме.

– Да уж, нашему маленькому трактирщику это пойдет на пользу, – рассмеялся Томас.

– Помните, как Бигги ходила к духам? Когда она задала им вопрос и узнала, что… – у меня сдавило горло, – что Мария умрет? – Томас кивнул. – Перед отъездом я спросил у нее, какой вопрос она задала духам, – я улыбнулся, – Бигги спрашивала у них, останется ли она на постоялом дворе, вместе с Альбертом. И духи ответили “да”.

Томас усмехнулся и долил в бокалы вина. Я осторожно пригубил – по-прежнему кислое.

– А теперь можно вас опять называть профессором?

Томас недоуменно воззрился на меня:

– Ты о чем? – но вспомнил вдруг внезапный приступ ярости, охватившей его в тот вечер, когда Альберт сознался в убийстве, которого не совершал, и широко улыбнулся: – Да, теперь меня вновь можно называть профессором.

Мы надолго умолкли, с наслаждением поедая курицу. Народу в харчевне прибавилось, многие пили пиво и трапезничали, стараясь хорошенько согреться, прежде чем вновь выйти на улицу, где хозяйничал колючий западный ветер. За наш стол уселись двое шкиперов с баркаса – перекидываясь в кости, они громко ругались: к западу, примерно в миле отсюда, причалило большое торговое судно, которое пора разгружать, а лед на реке такой толстый, что баркас не пройдет… Меня переполняла радость оттого, что я вновь в городе, среди людей.

– Как странно, – проговорил Томас, не отрывая взгляда от костей на столешнице, – что две противоположности вдруг становятся единым целым.

Я кивнул: и правда, странно, что судьба свела вместе Бигги и Альберта. Они родились в разных концах Земли, а судьбы у них оказались удивительно схожими.

Отодвинув пустую тарелку, Томас продолжал:

– Хотя нет, явление одно и то же… Просто проявляется по-разному и выражается разными формулами… Хм…

Я изумленно смотрел на профессора. Похоже, мы думаем не об одном и том же… Перехватив мой взгляд, Томас выпрямился:

– Видишь ли, я думаю о продолжительности календарного года и расчетах. В последнее время об этом так много говорили, что я никак не могу выкинуть это из головы.

Я улыбнулся. Если память мне не изменяла, “так много” говорил лишь он один.

– Календарный год бывает двух видов, или, скорее, есть два способа высчитать его продолжительность. Первый основывается на смене времен года, дне зимнего солнцестояния и других подобных моментах. Сторонники второго берут за основу движение определенной звезды вокруг Солнца. Однако продолжительность года в этих двух случаях получается разной – первый год длиннее второго на целых двадцать минут.

Все эти временные расчеты никак не укладывались у меня в голове, и я не понимал, к чему поднимать столько шума из-за каких-то двадцати минут.

– Странно вот что, – сердито объяснил Томас, которому определенно казалось, будто я не проявляю должного уважения к его суждениям, – основой расчетов в обоих случаях являются Земля и Солнце. Но результаты разные. Вот и выходит, что перед нами не одна истина, а две! Понял теперь?

Я неуверенно кивнул, хотя понимал лишь одно: все намного сложнее, чем кажется. Впрочем, это осознал я вскоре после знакомства с Томасом. Для него простых объяснений не существовало.

– Я веду к тому, что причиной подобного должен быть некий фактор случайности или математическая неточность. Можно ли представить, что Господь, создавший бабочку – существо совершенное, – допустил такую грубую неточность в масштабах вселенной?

Нить его рассуждений вновь начала ускользать от меня, но профессор пришел мне на помощь:

– Вспомни о Папе Григории Тринадцатом, придумавшем календарь, который со следующего месяца начнет действовать и у нас. Этот здравомыслящий и разумный человек… – Томас покачал в бокале остатки вина и вдохнул его запах, – велел отслужить восхваляющий Господа молебен Те Deurn, когда узнал, что в Париже католическая солдатня и прихвостни жестоко умертвили тысячи гугенотов – таких же, как родители Альберта, помнишь? – Смочив палец в вине, профессор что-то написал на столешнице, пробормотав: – Почему этот же человек повел себя хуже варвара?

Он вновь и вновь выводил одни и те же буквы, бормоча и задумчиво дергая себя за усы. Но написанные вверх ногами буквы я так и не разобрал. Я подумал про Альберта и его ужасную судьбу. Интересно, как ему сейчас, когда он обрел наконец покой и крышу над головой, а рядом волею судьбы оказалась женщина, способная понять его?