Позиция П. Н. Дурново и в этом вопросе была глубоко продуманной с точки зрения государства, его способности обеспечить нормальные условия жизни общества. «В моих глазах дальнейшее развитие Сената, – говорил он в заключение, – неизбежно пойдет по пути преобразования его в высший административный суд в том смысле, что в сфере управления должно быть признано право существования административного усмотрения, вне всякого контроля административной юстиции. Этим я далек от того, чтобы проповедовать произвол – но дискреционная власть осуществляет политические задачи согласно требованиям целесообразности, и в этой области никто ей мешать не может; административная юстиция решает вопросы о правах и обязанностях, основанных на публичном праве, или, другими словами, действие административного суда начинается лишь тогда, когда кто-либо считает свое право нарушенным. Поэтому административный суд не должен задаваться поддержанием объективного правопорядка в области управления, а призван исключительно к ограждению субъективных прав публичного характера. При такой постановке вопроса устраняется опасность вмешательства Сената в управление, и с течением времени правосудие Сената в качестве высшего административного суда рядом мудрых решений установит ту законность управления, к достижению которой стремятся, по мнению моему, слишком торопливо и неверным путем составители основных положений ради сохранения авторитета Сената и того высокого положения, которым он пользуется; все, что выходит из пределов ограждения прав публичного характера отдельных лиц и учреждений, – должно быть изъято из компетенции Сената, потому что правительственное его значение как органа начальственного в будущем не уживается с действующим порядком управления»[676].

П. Н. Дурново защищал власть от разбазаривания ее отдельными агентами этой власти. При обсуждении законопроекта «Об учреждении Бакинского градоначальства» в заседании Государственного Совета 25 ноября 1911 г. он заявил: «Но я никак не могу оставить без возражения мысль о возможности Правительству входить в переговоры с частными лицами и, сообразно с деньгами, которые частные лица уплачивают на те или другие государственные потребности, делать им из общих законов исключения и уступки. Не может быть принимаемо во внимание то соображение, будто бы между Правительством и съездом нефтепромышленников происходили какие-то неизвестные нам переговоры и что на основании этих переговоров Правительство часть своей власти уступило нефтепромышленникам. Такое соображение я считаю в высочайшей мере зловредным при обсуждении закона»[677].

П. Н. Дурново был необыкновенно чуток к малейшим угрозам государственному аппарату. Нисколько не заблуждаясь относительно личного состава государственной службы, он был убежден, что «в данное время Россия не может дать ничего другого», и считал необходимым «сохранить то, что есть». Поэтому намерение передать служебные преступления в руки суда присяжных весной 1913 г. встретил в штыки. Эта передача, – справедливо указывал он, – предполагает у присяжных, кроме беспристрастия и развития, «способности и умения оценить, с государственной точки зрения, целесообразность и неизбежность тех или других важнейших распоряжений административной власти». Между тем, «население, которое поставляет присяжных, далеко уже не то, каким оно было раньше, и хотя оно, по мнению меньшинства Комиссии, выиграло в общем развитии, но я сомневаюсь, чтобы этот выигрыш был ценным вкладом в общую сумму тех качеств, которыми должен обладать беспристрастный судья, призванный к оценке служебных действий, например, губернатора. Посудите сами – чему учится народ в обыденной жизни? В дешевых газетах, проникающих в самые глухие деревни, он читает злобные, иногда прямо клеветнические сказания о ненавистной служебной деятельности поставленных Правительством властей; сказания эти пишутся часто совершенно несведущими людьми, которые толкуют тенденциозно, по своему, всякие распоряжения Правительства, критикуют, извращают их смысл и, разрушая все, чему народ привык верить, сеют в народе семена недоверия и отрицания. Но это еще не все, – в самых авторитетных собраниях происходит то же самое, и, таким образом, в народе постепенно нарождается отрицательное отношение к властям. Тут дело идет о разрушении государственной службы во всей ее совокупности». По мнению П. Н. Дурново, суд надо устроить «так, чтобы служащие твердо знали, что их никто не засудит без вины, ради антипатии, мести, или политических расчетов и что виноватого не укроет никакое заступничество. Этому, в пределах человеческой возможности, удовлетворяет то, что у нас есть»[678].

Не уставал он ратовать за укрепление обороноспособности державы. По Дурново, обеспечение внешней безопасности – первейшая задача власти. Он публично солидаризировался с М. М. Ковалевским, своим всегдашним оппонентом по всем вопросам внутренней политики, заявившим при обсуждении законопроекта об Амурской железной дороге, что «сила есть единственный и верховный вершитель международной судьбы государств, и потому денег на устройство армии жалеть нельзя».

Согласился он и с П. А. Столыпиным (о параллельных руслах, по которым в ближайшем будущем потекут-де государственные расходы – на оборону и на культуру), уточняя, что «течение по руслу обороны должно идти неизмеримо быстрее, нежели по руслу культуры, и это до тех пор, пока первое течение не доведет нас до уверенности, что мы в своем собственном доме можем жить покойно и безопасно»[679].

Забота П. Н. Дурново об обороноспособности империи не сводилась к одним лишь ассигнованиям. «Следует признать, – говорил он, – что в государственном обиходе есть такие предметы, к которым надо относиться с величайшей осторожностью, которые родились за много лет до нас, росли и жили при самых разнообразных условиях, выработали свои формы, обычаи, предания и в свое время сослужили службу отечеству». К их числу он относил службу, дисциплину, военный порядок, традиции, «почти семейное общение и духовную связь» между офицерами и матросами, опытность и авторитет командиров, доверие к ним, дух истинных воинов, военную доблесть. «Казалось бы, – продолжает П. Н. Дурново, – нужно употребить все усилия, чтобы сохранить и сберечь как зеницу ока такие драгоценные качества, дабы их носители передали их потомству в лице будущих русских моряков». Между тем, с горечью констатировал он, «плохо осведомленная, но весьма необузданная, чтобы не сказать больше, печать, разные статьи, брошюры, речи несведущих в морском деле людей, точно толпа накинулись на флот . Вся эта неслыханная вакханалия клеветы и злословия создала вокруг флота в высшей степени удушливую и тяжелую атмосферу». Никто не подумал о том, как «эти опасные речи отзовутся на офицерах и командах», не внесут ли они «в личный состав флота язву сомнения, дух недоверия к начальству и отсюда упадок дисциплины»[680].