Подойдя к университету, Ханна вошла через знакомый главный вход, отделанный известняком. Встретившие ее звуки и виды наполнили ее сердце радостью. Казалось, если закрыть глаза, что она никогда и не уходила. Главное фойе недавно покрасили в теплый желтый цвет, он прекрасно сочетался с деревянными панелями, а знакомый ее ногам деревянный пол недавно отполировали, и от него исходил запах лимона и пчелиного воска.

Засунув руки поглубже в карманы пальто, она звучно прошла по коридору, лишь мельком взглянув на свой информационный стол, за которым провела годы своей жизни. Теперь он виделся ей таким маленьким и ничтожным, как стойка гардеробщицы или билетная касса. Место, которое минуешь по пути куда-то еще, по более важным делам, даже не задумываясь об этом. Она понятия не имела, как она смогла так долго жить этой крохотной жизнью, когда целый мир молча проходил перед ней.

Зайдя в главный концертный зал, она сняла пальто и шмыгнула в ряд, как раз в тот момент, когда президент университета встал и со скрипом прошел по деревянной сцене к трибуне. Он поприветствовал собравшихся, с энтузиазмом рассказывая о музыкальном представлении и необходимости собрать деньги для еврейских беженцев. Она ощутила привычный укол печали, который всегда сопровождал ее сейчас, когда они все чувствовали утрату. Каждый день она просыпалась с благодарностью, что жива, но на восстановление этих жизней ушло больше времени, чем на восстановление города. Они дорого заплатили за свое простодушие и людские потери. В годы войны они нашли лучшее в себе, но променяли это на потерю невинности. Теперь все стало не таким сложным, но ничто не было простым.

Тем не менее, в последние несколько лет она отказывалась жалеть себя, поддерживая процесс восстановления – продолжая собирать велосипеды для Голландии и работая с беженцами. И теперь у нее была Ева, величайший дар.

Именно потому что она сидела, погруженная в свои мысли, сначала она не увидела человека, сидящего на сцене, терпеливо ожидающего начала концерта. Даже когда она подняла глаза, ей потребовалось время, чтобы узнать его. Увидев его пронзительные голубые глаза и темные волосы, она почувствовала, что сердце было готово выпрыгнуть из груди. Это был Йозеф.

Она сидела позади, поэтому была уверена, что он ее не видит. Но она с интересом наблюдала, как он встал и направился на сцену, и даже с дальнего расстояния разглядела, что и в лице он стал другим. Человек, который всегда старался сжаться, отгородиться от мира, теперь встал за трибуну и заполнил собой все пространство.

Он по-прежнему говорил мягко и содержательно, но в его речи о музыке, которую он собирался исполнить ощущалась новая смелость. Он тепло поприветствовал преподавателей и университет, и она с нетерпением следила, как он садится за пианино.

Он начал играть, и она сразу поняла: что-то в нем поменялось. Что-то в нем теперь освободилось. Запертый в нем человек, такой неприступный, раскрепостился во время игры, вознося их всех своим мощным музыкальным исполнением к вершинам упоительного блаженства. Спустя полчаса захватывающей музыки, он поднялся на ноги и снова подошел к краю сцены, оглядывая зрителей.

– Много лет я преподавал математику здесь, в университете. Но до этого я играл музыку с любимой женой, уже ушедшей из жизни. Ее звали Сара… – после ее имени он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, затем продолжил: – После ее смерти я перестал играть и не играл много лет, но одна потеря научила меня, тому, что если мы прячем свой талант, это только нам вредит. Важно выражать себя. Стены и двери защищают не только от плохого, но и не впускают хорошее. И только от нас зависит, как мы распоряжаемся ключами от нашей свободы и умеем открывать эти двери. Я много времени провел за закрытой дверью, не зная, где искать ключ к своей жизни, но теперь, благодаря музыке, я нашел выход. Говоря словами выдающегося, но не очень известного философа, моей покойной супруги Сары Хельд: «Что такое жизнь без красоты искусства, музыки или поэзии, что помогают нам интерпретировать ее, побуждают нас к познанию, как чувствовать, как любить, как жить?». В музыке я вижу тьму, свет, беспорядок, красоту и сложность жизни, которые просто нельзя просуммировать как уравнение. Музыка помогает мне рушить стены, открывать запертые двери. И я надеюсь, что в этот вечер с вами произошло то же самое.

Зрители горячо зааплодировали, и глаза Ханны наполнились слезами, когда она попыталась увязать стоявшего перед ней человека с тем, кого знала столько лет. Узнав о Майкле, она столкнулась с его тайнами, но стоящий перед ней окрыленный человек наконец вышел из своего добровольного заточения и открыто признал его.

Когда стихли аплодисменты, Йозеф продолжил:

– Последнее произведение, которое я сыграю, занимает исключительное место в моем сердце, – его голос задрожал. – Это сочинение написала милая женщина из Голландии, едва мне знакомая. Хотя теперь я знаю, что ее полное имя мефрау Флоранс Эпштейн, она была замкнутым человеком и вела тихую, спокойную жизнь, обучая игре на фортепиано голландских детей. К несчастью, она была еврейкой.

В воздухе повисла ледяная тишина, всем требовалось время, чтобы переварить сказанное.

Пересиливая эмоции, Йозеф продолжил:

– Все, что осталось от ее обычной, но ценной жизни, – это воспоминания в сердцах ее учеников и это прекрасная сочиненная ей музыка, которую я сейчас исполню. Она называется «Мой Амстердам».

Он сел за пианино и опустил пальцы на клавиши. По щекам Ханны катились слезы, когда она слушала, как он исполняет веселое сочинение мефрау Эпштейн, наполняя пространство музыкой, и она прикрыла глаза, когда та подняла их вверх. Мелодия казалась ей знакомой, каким-то образом ее ритме заключался и радостный город, и свободный дух людей, их мужественная стойкость и чувство общности. Все и даже больше было вложено в эти ноты, что он со страстью играл.

Йозеф опустил руки на клавиши, довольный, что дошел до конца. Отыграв больше года на концертах для беженцев, он удивился тому, как сильно сегодняшний день повлиял на него. Может быть, это случилось из-за возвращения сюда, в университет, где он провел столько лет своей жизни. Встав для поклона, он обвел взглядом всех присутствующих, смотревших с воодушевлением на него. Он знал так много людей, которым по-настоящему никогда не давал возможности узнать себя. Они поднялись, чтобы поблагодарить его овацией, и он смутился.

Как личность Йозеф дважды созрел в этом здании. Сначала, как студент, а затем, спустя годы, как профессор математики средних лет. В первый раз – с надеждой на успешное академическое будущее и любящую жену, которая должна поддержать его на этом поприще, а во второй раз, спустя годы, его истинная цель стала очевидной. Никогда прежде он не ощущал себя счастливее, чем сейчас, занимаясь своей работой.

Когда он начал свое выступление на бис, то представил лицо своего отца, тот улыбался ему, в голове звучали его слова: «Сын мой, однажды ты станешь прекрасным пианистом. Мастерство у тебя есть, и однажды ты обретешь страсть, чтобы дополняющую его».