Он нахмурился. Со скутером, по идее, должно было быть не труднее, чем со стульями.

– Не ожидать, – пробормотал он про себя. – Не ожидать. Не ожидать.

Он опять поднял ногу и перекинул через скутер. Он понимал, что выглядит странно, но плевал на это. Он был полон решимости оседлать скутер, даже если это станет его последним свершением.

И он торжествующе завопил, почувствовав наконец сиденье скутера своими задницей и бедрами.

– Черт! Я лучшее привидение всех времен и народов!

Он посмотрел на Хьюго, старающегося спрятать улыбку.

– Ты упадешь и…

– Убьюсь? Мне кажется, не стоит беспокоиться об этом. Садись. Ну давай же, скорее, скорее. – Он похлопал по сиденью перед собой.

Уоллесу было неудобнее, чем он того ожидал. Скутер был маленьким, а Хьюго и Уоллес нет. Судорожно сглатывая, Уоллес упорно старался не смотреть на зад Хьюго, устраивавшегося на сиденье. Скутер крякнул. Хьюго поднял подножку. Они оказались близко друг от друга, так близко, что ноги Уоллеса проникли в Хьюго. Трос между ними туго натянулся. Ситуация была странно интимной, и Уоллес попытался представить, каково это – обхватить руками талию Хьюго и держаться за нее изо всех сил.

Но вместо этого он подался назад и ухватился за металлические ручки по бокам и пристроил ноги на подставку.

Хьюго повернулся к нему:

– Далеко мы не поедем.

– Это понятно.

– Скажи, когда тебе начнет становиться плохо.

– Скажу.

– Без глупостей, Уоллес.

– Обещаю, – проговорил он и был при этом серьезен, как никогда в жизни. Шепот, какой он прежде слышал в доме, стал громче, и он не мог больше не обращать на него внимания. Он не мог разобрать, к чему его призывают, но ясно было, что это делает не дверь. Шепот гнал его прочь от чайной лавки.

Хьюго включил зажигание. Двигатель скутера взвыл, сиденье под Уоллесом приятно затряслось. Его смех перешел в крик, когда они медленно покатили вперед, набирая скорость и вздымая пыль.

Стоило им выехать на дорогу, как Уоллес почувствовал напряжение во всем своем теле. Он стиснул зубы, стараясь превозмочь его. Он не знал прежде, на что это похоже. А теперь вот узнал. Он посмотрел на свои руки, чтобы выяснить, не начала ли шелушиться кожа. Еще нет, но скоро.

Уоллес думал, Хьюго свернет к городу, проедет по главной улице и вернется к лавке.

Но тот поступил по-другому.

Поехал в противоположном направлении, оставив и лавку, и город позади. Лес по обе стороны дороги стал гуще, деревья раскачивались на холодном ветру, ветки стучали друг о друга словно кости. Солнце впереди опустилось ниже, небо стало розовым, и оранжевым, и тех оттенков синего, о существовании которых Уоллес не подозревал, оно было глубоким и темным, как самые глубины океана.

Никто за ними не ехал; их не обгоняли машины. Создавалось впечатление, будто в целом мире есть всего два человека на пустынном отрезке дороги, ведущей в никуда и во всех направлениях одновременно.

– Быстрее, – сказал он Хьюго на ухо. – Пожалуйста, давай быстрее.

Хьюго прибавил скорость. И двигатель скутера жалобно взвыл. Он не был создан для больших скоростей, но это не имело значения. Ветер трепал им волосы, когда они вписывались в повороты, дорога казалась размытой, белые и желтые линии разметки мелькали перед глазами.

И только спустя несколько минут кожа Уоллеса стала слоиться и вслед им полетели пылинки. Хьюго увидел это краешком глаза, но не успел он заговорить, как Уоллес сказал:

– Я в порядке, клянусь. Вперед. Вперед. Вперед.

И Хьюго рванул вперед.

Уоллес гадал, а что произойдет, если они продолжат мчаться все дальше и дальше? Наверное, он обратится в ничто, оставив за спиной все частицы своего тела. Он не будет ни скорлупкой, ни привидением. Останутся от него одни лишь пылинки на горной дороге, подобные развеянному по ветру пеплу. Будто в его существовании был смысл.

А может, так оно и было? Может, он, Уоллес, все-таки важен? Пусть не для всего мира, а лишь для этого места, для Хьюго, и Мэй, и Аполлона, и Нельсона? Не в этом ли вся суть? Не это ли ответ на великую тайну жизни? Надо максимально использовать то, что имеешь, пока оно у тебя есть – хорошее и плохое, прекрасное и отвратительное.

Будучи мертв, Уоллес, как никогда прежде, чувствовал себя полным жизни.

Стиснув скутер бедрами, чтобы не упасть, он воздел руки словно крылья, и его кожа расслаивалась, и ее частицы оставались позади. Он запрокинул голову к солнцу и закрыл глаза. Вот, вот, вот оно. Тепло и свет охватили его. И он прокричал свою дикую радость небу.

Хьюго, похоже, знал куда едет. Он свернул на дорогу, которую Уоллес не заметил бы, будь он один. Она петляла по лесному склону. Натяжение его шелушащейся кожи было почти не ощутимо. Обрывок какой-то темной мысли мелькал на периферии сознания, но ему удавалось контролировать ее. Шепот постепенно стихал.

Впереди на обочине был съезд, всего-навсего засыпанный гравием клочок земли. Хьюго направил скутер к нему. И у Уоллеса перехватило дыхание, когда он увидел, что было по другую сторону дорожного ограждения. Съезд располагался на скале. Склон был крутым, верхушки деревьев внизу вставали перед ними. Солнце садилось, и как только скутер остановился, Уоллес спрыгнул с него и бросился к ограждению. В спешке он чуть было не пробежал сквозь него, но все же умудрился вовремя затормозить.

– Плохо бы мне пришлось, – сказал он, глядя вниз, голова у него кружилась.

Он слышал, как Хьюго выключил двигатель, поставил скутер на подножку, а потом слез с него.

– Мы не можем задержаться здесь надолго. Тебе становится хуже.

Так оно и было. Частицы кожи, казалось, стали больше. Мысль, вертящаяся в голове, – назойливой. У Уоллеса болела челюсть. Руки его тряслись.

– Всего несколько минут, – прошептал он. Хьюго подошел к нему. – Почему ты остановился здесь? Что значит для тебя это место?

– Мой отец часто привозил меня сюда, – ответил Хьюго, подставив лицо умирающему солнечному свету. – Когда я был ребенком. И мы разговаривали о всяких важных вещах. – Он печально улыбнулся. – Здесь мы говорили о сексе. Здесь он устроил мне разнос, потому что я завалил алгебру. Здесь я сказал ему, что я гей. Он ответил, что, знай он об этом раньше, наш разговор о сексе был бы другим.

– Он был хорошим человеком?

– Хорошим. Лучшим. Он совершал ошибки, но всегда признавал их. Ты бы ему понравился. – Хьюго немного помолчал. – Такой, какой ты сейчас. Юристов он не любил.

– Никто нас не любит. Мы в этом смысле мазохисты.

Солнце садилось, они стояли плечом к плечу,