Замолчав, Кристина повернулась к помертвевшему от удивления Якову и тихо добавила:

– Вот и все. Помни, что я всегда буду любить тебя…

Его бледные губы безмолвно прошептали ответ.

Несколько минут в зале царила абсолютная тишина. Человек, осторожно открывший дверь на верхней балюстраде зала, появился перед изумленной публикой. Его синие глаза пылали. Голос Конрада (а это был он) дрожал от волнения:

– Фрайбургская епархия в свете открывшихся в процессе дознания сведений, следуя свободной воле народа, приостанавливает дознание по делу Якова Циммерманна. Признавшаяся суду девица Кристина Кляйнфогель обязана быть взята под стражу без промедления вплоть до окончания следствия.

Кристина безучастно наблюдала, как охранники скрутили и вывели из зала бросившегося было к ней Михаэля. Она уже не слышала, что он кричал. Она смотрела, как Якова снимают с колеса и в сопровождении стражи уводят прочь. Не проронив более не слова, Кристина покорно пошла по коридору в никуда, подгоняемая острым наконечником копья.

Слез по-прежнему не было. Ее глаза, словно засыпанные песком, горели от невыносимой боли. Странное ощущение оторванности от мира, возвышенное чувство полета над человеческими чаяниями настигло молодую женщину, стоило ей перешагнуть порог узилища.

Словно, произнеся страшные слова, она перешла в другой мир. Мир покоя и безмятежности.

Словно она вернулась домой.

Его сияющие глаза зовут в сладкую негу, ласкающие тело губы улыбаются…

Его волнистые волосы шелковой волной падают на плечи. Сплетенные в страсти руки раскинуты на земле.

Они лежат на изумрудной густой траве, мягкой как шелк, на знакомой лесной лужайке, в окружении столетних сосен и елей, замерших в безмолвии, обещавших на века сохранить их секрет.

Они на той самой лужайке, где Кристина раньше встречалась с Михаэлем. Но на этот раз с ней рядом ее любимый, ненаглядный Яков.

Его прекрасное белоснежное тело сияет, словно свежий декабрьский снег, выпавший на верхушки деревьев.

Она проводит рукой по безупречной коже, не сохранившей ни единой ссадины от пыток, ни единого кровоподтека от вчерашнего жестокого испытания иглой.

«Не может быть», – рождается в ее голове мысль…

– Мы с тобой во сне, моя родная. Мы оба спим и видим один и тот же сон, – слышит она его нежный голос. И, закрыв глаза, вновь отдается неземной ласке.

Внезапно коричневые глаза Якова подергиваются золотом.

Его волнистые волосы вытягиваются и темнеют, черты лица медленно меняются.

Теперь это Михаэль.

Движения его тела становятся порывистыми, настойчивыми, властными.

Испуганная Кристина старается освободиться от его объятий и в ужасе замечает, как из его сердца, разрывая кожу, выползают две переплетенные в кольца змеи. Один из гадов, сверкнув холодными синими очами, выпускает длинный раздвоенный язык, тянущийся к губам смертельно напуганной Кристины…

Маша захлопнула рукопись. Ее сердце отчаянно билось.

«Не может Клайв описать в своей истории почти тот же сон, который видела я после бала в Бонна… Правда, действующие лица были другими. Откуда он знал? Или знала я? Мистификациям господина Мортона нет предела. Почему придуманная им сказка безжалостно прорастает в мою собственную жизнь?..»

Стюардесса объявила о предстоящем снижении самолета. Не позднее чем через полчаса Маша будет в Москве, и все закончится… Или только начнется?

Нереальность не отпускала.

Внезапно перед ее глазами появился портрет незнакомой светловолосой женщины на последних сроках беременности, стоящей у распахнутого окна и смотрящей вдаль. Под дуновением морского бриза, веющего с лагуны, ее длинные волосы развеваются, по губам скользит улыбка.

Почему Маша уверена, что портрет висит в ее доме? В каком-то другом доме, в другой жизни.

Неуловимое, ускользающее, безумно болезненное чувство возникает от невозможности вспомнить, где находится этот дом.

– Яков написал мамин портрет, – прошелестела в голове подсказка.

Забытое ощущение присутствия призрака отозвалось резким всполохом сердца. Дыхание прервалось.

Боже! Только не это!

Мария схватилась обеими руками за голову, сжала виски, стараясь избавиться от голоса Анны. Пассажир в соседнем кресле испуганно отодвинулся от нее.

Опомнившись, девушка покраснела до ушей и жалобно залепетала извинения, сославшись на аэрофобию.

Мужчина, недоверчиво смерив ее с головы до ног, снисходительно фыркнул и, обдав облачком перегара, предложил действенное лекарство. Получив отказ, отвернулся демонстративно в сторону, откинулся на надувную подушку и снова засопел.

Маша некоторое время смотрела в иллюминатор на огни большой страны, плывущей внизу, потом вновь открыла рукопись и продолжила чтение.

…Чей-то оклик вырвал Кристину из лап кошмара.

Находясь в пограничном состоянии между сном и явью, она увидела своих старых приятелей, пристроившихся у изголовья ее кровати.

Воображала-Модник, сидя на уголке подушки, шелковым платком начищал сияющие на солнце золотые пуговицы своего сюртучка.

Старик, недовольно кряхтя, расхаживал взад-вперед по комнате, опираясь на узловатую трость.

Эльф, заметив, что Кристина приоткрыла глаза, спрятал платок в карман:

– Маленькая Птичка, у нас грустная новость, мы пришли попрощаться с тобой.

– Мы покидаем Черный лес, Кристина. Мы уходим далеко на север, – проскрипел Старик.

Девушка, еще не освободившись от плена дремы, спросила:

– Что случилось, почему вы должны покинуть родной лес?

– К нам пришла беда, девочка. Человек с волчьим сердцем принес в наш край «Черную смерть». Вместе с ней из подземных темниц поднялись заточённые духи, пожиратели жизни. Нам надо спешить, Птичка. Берегись человека с сердцем, заросшим волчьей шерстью. Один раз мы спасли тебя от него. Но то время ушло. Зло остоглавилось, оно расползлось подобно ядовитому туману над болотной топью. Мы вынуждены оставить лес. Может, еще свидимся! – Модник застегнул сюртук и поклонился.

Бросив на Кристину грустные взгляды, маленькие существа растворились в воздухе, оставив запах свежескошенной травы и полевых цветов.

Несколько минут девушка лежала, борясь с дремой, возвращаясь в явь. Наконец страшная реальность ворвалась в ее воспоминания. Еле сдерживая крик, девушка вскочила на ноги и огляделась.

Она находилась в узкой длинной келье, темной и унылой, каменные стены которой давили подобно склепу. Тусклый дневной свет проникал в маленькое выбитое в стене отверстие, укрепленное снаружи массивной решеткой. Дрожащие языки факела, горящего у входа, плясали на стенах, порождая чудовищные тени.