— Моему мужу часто угрожают, — добавила Ильзе. — Есть крайне правые фанатики, почему-то считающие его ренегатом, человеком, предавшим дело своего отца. — Она холодно улыбнулась и вышла в соседнюю комнату.

— Если говорить откровенно, эти фанатики волнуют меня меньше, чем корыстные псевдорационалисты, которые просто не могут понять, почему я не хочу оставить в покое спящую собаку. — Взгляд у Ленца был тревожным. — И которые могут подбить своих друзей на достаточно резкие действия для того, чтобы их золотые годы так и остались в глазах людей золотыми. Но я увлекся. У вас были какие-то вопросы, касающиеся послевоенного периода, вопросы, на которые я, по вашему мнению, мог бы найти ответы.

Юрген Ленц рассматривал фотографию, держа ее обеими руками. На его лице застыло напряженное выражение.

— Это мой отец, — сказал он. — Да, это он.

— Вы очень похожи на него, — заметил Бен.

— Настоящий наследник, да? — с ощутимым сожалением в голосе отозвался Ленц. Теперь он уже не был очаровательным приветливым хозяином. Он пристально вглядывался в снимок. — Помилуй Бог, нет. Этого не может быть. — Он откинулся в кресле; его лицо сделалось белым, как бумага.

_Чего не может быть? — Бен был неумолим. — Расскажите мне, что вам известно.

— Это не подделка? — реакция Ленца оказалась точно такой же, какой была у историка Карла Меркандетти.

— Нет. — Бен глубоко вздохнул и твердо повторил: — Нет! Гибель Питера, Лизл, и кто знает, скольких еще людей — бесспорная гарантия подлинности этой фотографии.

— Но ведь “Сигма” — это миф! Сказки старых бабушек! По крайней мере мы все убеждали себя в том, что дела обстояли именно так.

— Значит, вы знаете о ее существовании?

Ленц наклонился вперед.

— Вы должны помнить, что в той суматохе, которая творилась после войны, ходило много самых диких слухов. Один из них и был легендой о “Сигме”, чрезвычайно засекреченной и совершенно неприступной организации. Поговаривали о том, что ведущие промышленные магнаты всего мира заключили между собой нечто вроде союза. — Он указал на два лица. — Что такие люди, как сэр Элфорд Киттредж и Вольфганг Зибинг, один всеми уважаемый, а другой всеми отвергнутый, организовали совместное дело. Что они тайно встретились и заключили секретный договор.

— И какова же была суть этого договора?

Ленц безнадежно покачал головой.

— Увы, но я этого не знаю, мистер Хартман; вы позволите называть вас Бен? Бен, я сожалею, но до сегодняшнего вечера я никогда не принимал эту историю всерьез.

— И не знали об участии в этой организации вашего собственного отца?

Ленц снова медленно покачал головой.

— Вы знаете куда больше меня. Возможно, об этом что-то знает Якоб Зонненфельд.

Зонненфельд... Зонненфелъд был самым известным из остававшихся в живых охотников за нацистами.

— Он согласится помочь?

— Мне, как главному благотворителю его института? Уверяю вас, что он постарается. — Ленц плеснул себе еще немного спиртного, видимо, чтобы взбодриться. — Но мы с вами все время танцуем вокруг одной проблемы, не так ли? Вы до сих пор не объяснили, каким образом оказались вовлеченным в эти дела.

— Вы знаете человека, стоящего рядом с вашим отцом?

— Нет, — ответил Ленц и, прищурившись, снова вгляделся в снимок. — Он немного похож... но это тоже невозможно.

— Возможно. Рядом с вашим отцом сфотографирован мой отец. — Голос Бена звучал совершенно бесстрастно.

— Но это же бессмыслица, — возразил Ленц. — Вашего отца знают все в моем мире. Он великий филантроп. Воплощение добра. И вдобавок ко всему — уцелевшая жертва Холокоста. Да, этот человек имеет сходство с вами... даже очень похож на вас. Но повторяю: это бессмыслица.

Бен горько рассмеялся.

— Мне очень жаль. Но события и явления утратили для меня смысл в тот момент, когда мой старый приятель по колледжу попытался убить меня на Банхофштрассе.

Взгляд Ленца погрустнел.

— Расскажите, как к вам попала эта фотография.

Бен рассказал Ленцу о событиях последних нескольких дней, стараясь по мере сил сохранять бесстрастность.

— В таком случае вам тоже известно, что такое опасность, — торжественно произнес Ленц. — Существуют нити, невидимые нити, которые связывают эту фотографию со всеми этими смертями.

Бен почувствовал, что его охватывает отчаяние: он изо всех сил старался сложить всю информацию, в том числе и ту, которую дал ему Ленц, в единую картину, которая имела бы хоть какой-то смысл, но вместо того, чтобы проясниться, все становилось еще запутаннее, еще невероятнее.

Бен сначала уловил запах духов Ильзе и лишь потом услышал шаги.

— Этот молодой человек приносит с собой опасность, — сказала она мужу, и голос ее был при этом скрипучим, как шелест наждачной бумаги. Она повернулась к Бену. — Извините меня, но я не могу больше молчать. Вы привели к этому дому смерть. Моему мужу уже много лет грозит постоянная опасность со стороны экстремистов из-за того, что он постоянно ведет борьбу за справедливость. Я сочувствую вам — вы перенесли много бед. Но вы очень легкомысленны; вы, американцы, все такие. Вы пришли сюда, чтобы под вымышленным предлогом встретиться с моим мужем ради своей собственной, частной вендетты.

— Ильзе, прошу тебя... — попытался перебить ее Ленц.

— И теперь вместе с вами как незваный гость сюда явилась смерть. Я была бы благодарна вам, если бы вы покинули мой дом. Мой муж уже много поработал ради своего дела. Разве он обязан жертвовать еще и своей жизнью?

— Ильзе очень расстроена, — извиняющимся тоном пояснил Ленц. — К некоторым сторонам моей жизни она так и не смогла привыкнуть.

— Нет, — сказал Бен. — Она, вероятно, права. Я уже навлек беду на слишком многих людей. — Его голос звучал сухо, невыразительно.

Лицо Ильзе представляло собой неподвижную маску, черты сковал страх.

— Gute Nacht[33], — тихо, но с непререкаемой твердостью сказала она.

— Если вы захотите, я буду рад помочь вам, — негромко, несколько растерянно, но настойчиво говорил Ленц, провожая Бена в вестибюль. — Сделаю все, что в моих силах. Потяну за доступные мне ниточки, помогу установить контакты. Но в одном Ильзе все же права. Вы совершенно не знаете, против чего выступили. Я посоветовал бы вам, мой друг, быть как можно осторожнее.

Бену показалось, что в чертах лица Ленца, терзавшегося мучительными сомнениями и тревогой, он видит нечто знакомое, и после недолгого размышления он понял, что это было: подобное выражение он видел у Питера. И тот, и этот, как ему показалось, пытались не дать страсти к справедливости полностью завладеть всем своим существом, и все равно ее нельзя было спутать ни с чем другим.