Бен вышел из дома Ленца, ощущая ужасную растерянность. Одна только мысль непрерывно билась в его мозгу: почему он не может просто признать, что он бессилен, безнадежно не подготовлен к разрешению загадки, разгадывая которую его брат лишился жизни? И даже те факты, которыми он располагает, уже успели истерзать в кровь его душу, словно острые осколки стекла под босыми ступнями. Макс Хартман, филантроп, уцелевшая жертва Холокоста, гуманист — неужели он на самом деле был таким же, как Герхард Ленц, его соратником по варварству? Самая мысль об этом вызывала отвращение. Мог ли Макс быть замешан в убийстве Питера? Не был ли этот человек виновником смерти своего родного сына?

Не потому ли он внезапно исчез? Чтобы избегнуть разоблачения? И что же делать с соучастием ЦРУ? Черт возьми, каким еще образом оберштурмфюрер СС мог въехать и обосноваться в Штатах, если не с помощью американского правительства? Не стояли ли за всеми этими ужасающими событиями союзники отца, его старинные друзья? Был ли хоть какой-то шанс считать, что они делали все это ради защиты отца — спасти его, а вместе с ним и самих себя, — не поставив старика в известность?

“Ты говоришь о вещах, которые не в состоянии понять”, — сказал его отец, обращаясь то ли к сыну, то ли куда-то в пространство.

Бена обуревали противоречивые эмоции. Одна его часть, преданный, верный сын своего отца, требовала поверить в то, что существовало какое-то иное объяснение; она жаждала этого с того момента, когда он выслушал рассказ Питера о его открытиях. Какое-то основание для того, чтобы верить родному отцу, заключалось в... В чем? Чудовище. Он услышал голос матери, ее шепот, когда она, умирая, умоляла его понять, попытаться устранить разрыв, сблизиться. Полюбить того сложного, тяжелого человека, каким был Макс Хартман.

А другая часть Бена ощущала долгожданную ясность.

“Я упорно старался понять тебя, ты ублюдок! — беззвучно кричал Бен. — Я пытался любить тебя. Но после такого обмана, после того, как выяснилось, насколько отвратительной была твоя настоящая жизнь, что еще я могу чувствовать, кроме ненависти?”

Он и в этот раз оставил машину на изрядном расстоянии от дома Ленца. Он не хотел, чтобы кто-нибудь мог разыскать его по номеру; по крайней мере так он думал сначала, когда предполагал, что Ленц был одним из заговорщиков.

Он прошел по дорожке, ведущей от входа в дом Ленца к тротуару. Перед тем как выйти на улицу, он боковым зрением заметил неяркую вспышку света.

Это включилась внутренняя лампочка салона, когда в автомобиле, находившемся всего в нескольких ярдах от него, открылась дверь.

Кто-то вышел из автомобиля и шел ему навстречу.

Тревор увидел, что на противоположной стороне улицы зажегся свет, и, повернув голову, посмотрел туда. Парадная дверь дома открылась. Цель болтала с джентльменом постарше, который, как он предположил, был Ленцем. Тревор подождал, пока эти двое не пожали друг другу руки, а затем цель не спеша пошла по дорожке от дома. Только тогда он вышел из автомобиля.

— Я хотел бы, чтобы вы уточнили, кому принадлежит номер, — сказал Хайслер по полицейской рации. Он повернулся к Анне. — Если это не вы и не мы, значит, это кто-то еще. У вас должны быть хоть какие-то соображения.

— Кто-то, тоже ведущий слежку за домом, — ответила Анна. — Мне это не нравится.

Она думала: “Здесь происходит что-то еще. Стоит ли мне рассказывать Хайслеру о моих подозрениях по поводу Хартмана?” Ведь, с какой стороны ни взгляни, это были всего лишь домыслы. В конце концов могло случиться и так, что Хартман пришел сюда лишь затем, чтобы просто получить у Ленца информацию, скажем, сведения о том, где мог бы жить кто-нибудь из старых друзей его отца, а не затем, чтобы убить его!

И все же... у них имелись все юридические основания для того, чтобы ворваться на виллу. А вдруг окажется, что, пока они все сидели тут в четырех машинах и наблюдали за домом, внутри его убивали одного из самых уважаемых граждан города? Поднимется страшный шум — еще бы, такой международный инцидент, — и вся ответственность ляжет на ее плечи.

Голос Хайслера прервал ее раздумья.

— Я хотел бы, чтобы вы подошли к этому автомобилю и разглядели лицо человека, — сказал он. Это больше походило на приказ, а не на просьбу. — Нужно твердо убедиться в том, что он незнаком вам.

Анна сразу согласилась; ей самой очень хотелось в этом убедиться.

— Мне нужно оружие, — сказала она. Хайслер вручил ей свой пистолет.

— Вы подняли его с пола автомобиля. Должно быть, я забыл застегнуть кобуру, и он выпал. Я вам его не давал.

Анна вышла из автомобиля и направилась к вилле Ленца.

Парадная дверь дома Ленца открылась.

Возле нее, видимо, заканчивая беседу, стояли два человека. Один постарше, один помоложе.

Ленц и Хартман.

Ленц был жив. Она почувствовала облегчение.

Двое мужчин обменялись рукопожатием — сердечным рукопожатием. И Хартман направился по дорожке к улице.

Внезапно внутри “Пежо” зажегся свет, и с водительского места на мостовую вышел мужчина. Через его правую руку было перекинуто пальто. В этот самый момент Анна впервые увидела его лицо.

Лицо!

Это лицо было ей знакомо. Она уже видела его.

Но где?

Перекинутым через руку пальто человек закрыл дверь своего автомобиля. Хартман как раз дошел до улицы и находился в каких-нибудь пяти ярдах.

Секунду, не больше Анна видела профиль этого человека.

И это подхлестнуло старые воспоминания.

Фотография в профиль. Анфас и в профиль. Ассоциация была неприятной, связанной с опасностью.

Фотографии из следственного дела. На работе. Довольно низкокачественные фотографии этого человека анфас и в профиль. Это плохой парень.

Да, она видела эти фотографии раз или два на еженедельном совещании.

Но это были, строго говоря, не фотографии из дела, это были снимки, сделанные сотрудниками наружного наблюдения с большого расстояния и увеличенные настолько, что зернистость забивала все мелкие подробности.

Да.

Конечно же, это не рядовой преступник.

Убийца.

Этот человек был международным убийцей, причем убийцей высочайшей квалификации. О нем мало что известно — лишь отдельные, фрагментарные сведения. О его нанимателях, хотя он и не был “вольным стрелком”, вообще ничего не знали. Но, судя по немногим накопившимся данным, эти неизвестные обладали необыкновенной изобретательностью и имели очень обширный круг интересов. Перед ее мысленным взором мелькнула еще одна фотография: труп лидера рабочего движения из Барселоны, которого, как предполагалось, убил именно этот человек. Изображение запечатлелось в ее памяти, возможно, из-за пятна крови, которое расплылось по груди сорочки убитого, напоминая галстук. Еще одно изображение: популярный политический деятель из южной Италии, человек, возглавлявший национальное движение за реформы. Его смерть поначалу приписывали мафии, но мнение изменилось после того, как появились обрывки сведений, указывавших на присутствие в тех местах человека, который был известен только под кличкой Архитектор. Политик, уже получивший много угроз от организованного преступного мира, имел хорошую команду телохранителей, вспомнила она. А само убийство было подготовлено и осуществлено совершенно блестяще, с точки зрения не только техники выполнения, но и прежде всего политики. Реформатора застрелили, когда он находился в борделе, укомплектованном незаконными иммигрантками из Сомали, и неприглядные обстоятельства, сопровождавшие смерть, гарантировали, что его сторонникам не удастся посмертно возложить на него мученический венец.