знамения благовестия и бодрый и радостный спустился оттуда вниз, твердо решившись привести в порядок все необходимое для войны»[1025].

Следует отметить, что о степени ответственности, которая падает на султана Мухаммеда хорезмшаха в этом преступлении в древних источниках существуют противоречивые известия[1026]. Анализируя их, В. В. Бартольд писал: «По Насави наместник действовал исключительно из жадности… когда он известил султана, что купцы ведут себя как шпионы, Мухаммед только послал ему приказ задержать их; на убийство наместник решился по собственному почину, и все сокровища убитых перешли к нему; только потом султан был вынужден прикрыть поступок наместника своим авторитетом, так как не мог вступить в борьбу с военной партией.

По Ибн-ал-Асиру (также, как и по Рашид ад-дину. — А. М.), наместник только известил султана о прибытии купцов и о количестве их имущества; султан тотчас велел перебить купцов, а имущество отправить к нему; товары были проданы бухарским и самаркандским купцам; вырученные деньги султан взял себе…

…Ни один из наших источников не говорит, что купцы своим поведением дали какой-нибудь основательный повод к жалобам… по всей вероятности, купцы погибли, став жертвой жадности наместника и подозрительности султана… Поступок хорезмшаха даже с точки зрения современного международного права дал Чингисхану более чем достаточный повод для войны…»[1027]

Правду сказать, Чингисхан все же поначалу думал, что в убийстве монгольских торговцев повинен только наместник Отрара Инал-хан, и поэтому направил к хорезмшаху еще одно посольство с требованием выдать виновного в гибели монгольских подданных.

«Если ты утверждаешь, что совершенное Инал-ханом сделано не по приказу, исходившему от тебя, — писал Чингисхан в своем обращении к хорезмшаху, — то выдай мне Инал-хана, чтобы я наказал его за содеянное и помешал кровопролитию, успокоив толпу. А в противном случае — война, в которой станут дешевы самые дорогие души и преломятся древки копий».

Султан отказался отослать к нему Инал-хана, несмотря на страх, который охватил его душу, и боязнь, лишившую его разума. Ведь он не мог отправить его к нему (Чингисхану), потому что большая часть войск и эмиры высоких степеней были из родни Инал-хана. Они составляли узор его шитья и основу его узла и распоряжались в его государстве.

Он полагал, что если он в своем ответе станет потакать Чингисхану, то этим лишь усилит его жадность, поэтому он сдержался, проявил стойкость и отказал[1028]. Он (хорезмшах. — А. М.) приказал убить посла, и тот был убит. Тем, кто сопровождал его, он приказал отрезать бороды и вернул к их хозяину Чингисхану.

Они (сопровождавшие монгольского посла люди. — А. М.) сообщили ему о том, как поступил хорезмшах с послом, и передали, что хорезмшах сказал: «Я иду на тебя, хотя бы ты был на краю мира, дабы наказать тебя, и поступлю с тобой так же, как я поступил с твоими людьми»[1029].

После подобных деяний и заявлений самого хорезмшаха Чингисхан «…понял, что между обеими сторонами не осталось какой-либо преграды (к военным действиям) и государи, которые были (бы между ними) посредниками, исчезли; он привел в порядок, подготовил и снарядил (свои) войска и намерился напасть на владения Мухаммеда»[1030].

Глава двадцатая

«Молви нам слово закона»

(1218 г.)

«Да будут оставаться неизменны, и нерушимы, и неоспоримы все мои веленья!»

Чингисхан[1031]

В конце 1218 года Чингисхан принял окончательное решение о походе на государство хорезмшаха. В указе Чингисхана об этом говорилось следующее:

«Я негодую, известясь о том, что в землях Сартаульских (в державе хорезмшаха. — А. М.) пленена и перебита сотня мужей наших, кои во главе с Ухуной посланы были к сартаульцам посольством (монгольским торговым представительством. — А. М.) Возможно ли спустить неслыханное поруганье, которое бессовестные сартаульцы над нашими поводьями златыми[1032] учинили?! Так повоюем лиходеев-сартаульцев!»[1033]

Чингисхан созвал Великий хуралтай, «на который съехались все члены «золотого рода», сподвижники Чингиса и вообще монгольская родовая аристократия. Хуралтай был собран Чингисом, конечно, не для того, чтобы получить одобрение своим планам со стороны своих родичей и знати, а для того, чтобы иметь возможность наилучшим образом организовать новое большое предприятие и лично дать всем руководящие наставления»[1034].

Прежде чем говорить о плане подготовки к походу на державу хорезмшаха и его реализации, попытаемся разобраться, что побудило Чингисхана «наставлять своих сыновей, великих эмиров, нойонов и тысячников, сотников и десятников», а главное, на что наставлять, и какие новые «ясы он провозгласил»[1035] на этом Великом хуралтае.

Чтобы ответить на эти вопросы, как мне представляется, следует, во-первых, вспомнить первый «мистический опыт» личного общения Чингисхана с Верховным божеством монголов накануне начала похода на империю Цзинь. Тогдашнее моление Чингисхана на горе Бурхан халдун явилось следствием новых представлений Чингисхана о Всевышнем Тэнгри, как о сверхъестественной Высшей силе, которая решает судьбы всего мира. А во-вторых, необходимо также припомнить ультимативное послание Чингисхана чжурчжэньскому Алтан-хану, ставшее первым реальным выражением упомянутых выше новых представлений Великого монгольского хана о Всевышнем Тэнгри.

Успехи, достигнутые монгольской армией во время похода против империи Цзинь, убедили Чингисхана в правильности этих новых представлений о Всевышнем Тэнгри. И поэтому после трагических известий из Отрара Чингисхан решил повторить свой «мистический опыт». Вновь прибегнув к прямому общению с Всевышним Тэнгри, он просил у Небесного владыки даровать ему «своею помощью силу для отмщения! После этого, — по свидетельству Рашид ад-дина, — Чингисхан почувствовал в себе признаки знамения благовестия (выделено мной. — А. М.) и бодрый и радостный спустился оттуда вниз, твердо решившись привести в порядок все необходимое для войны»[1036].

Очевидно, именно к этому времени относится предание о пережитом Чингисханом «мистическом опыте» общения с Всевышним Тэнгри, которое мы находим в письме (1262 г.) монгольского хана Хулагу (1217–1265, основатель державы Ил ханов в Иране), в котором он писал Людовику IX: «Бог (Всевышний Тэнгри. — А. М.)… говорил нашему деду Чингисхану: «Я один являюсь Всемогущим богом в наивысших сферах и ставлю тебя над народами и… царствами, чтобы ты был правителем и царем всей земли, чтобы ты искоренял, подавлял спесь, ниспровергал, разрушал, строил и выращивал»»[1037].

Таким образом, моление Всевышнему Вечному Тэнгри превратилось в обязательное для Чингисхана, ритуальное действие, связанное с выражением воли Верховного божества монголов, с узнаванием Чингисханом «тору» — «Высших законов», «правил царствования», предписанных Всевышним Вечным Тэнгри.

После этого «знамения благовестия», полученного от Всевышнего Тэнгри во время их последнего общения, Чингисхан должен был уверовать в то, что Небесный Владыка «назначил ему к исполнению» дело объединения всех стран и народов мира