– Я категорически отрицаю это.

– Кто такая Бланш?

И опять неожиданное изменение угла атаки застает меня врасплох.

– Единственная известная мне Бланш, – медленно произношу я, – это мадемуазель Бланш де Комменж, сестра графа Комменжа.

– Она ваш друг?

– Что?

– Близкий друг?

– Я давно знаю ее, если вы об этом спрашиваете. У нее музыкальный салон, который посещают некоторые офицеры.

– Она послала вам в Тунис эту телеграмму: «У нас есть доказательство, что „пти блю“ была сфальсифицирована Жоржем. Бланш». Что это должно означать?

– Я получил телеграмму именно такого содержания. Но уверен, она не имеет к Бланш де Комменж никакого отношения.

– Почему?

– Потому что мадемуазель де Комменж ничего не знает о секретных подробностях дела Дрейфуса и о моем участии в нем.

– Хотя, как я понимаю, Бланш де Комменж чуть ли не по всему Парижу совершенно открыто говорила, что Дрейфус невиновен?

– У нее на этот счет свое мнение. Ко мне оно не имеет никакого отношения.

– В этом ее салоне много евреев?

– Может быть, несколько – среди музыкантов.

Пельё делает еще одну запись, словно я только что сообщил нечто очень важное. Он просматривает свои бумаги.

– У меня есть еще одна закодированная телеграмма, отправленная вам в Тунис. «Останови Полубога. Все раскрыто. Дело очень серьезно. Сперанца». Кто такая Сперанца?

– Понятия не имею.

– И тем не менее это лицо писало вам год назад. Вскоре после вашего ухода из статистического отдела.

– Нет.

– Писало. Это письмо у меня здесь.

Пельё дает письмо капитану, который снова обходит стол, чтобы передать бумагу мне.

– Что вы скажете на это? – Пельё смотрит на меня.

– Я не знаю, что сказать. Я никогда не видел этого.

– И не могли видеть. Статистический отдел перехватил это письмо в прошлом декабре и принял решение не переправлять его вам по причине в высшей степени подозрительного языка. Но вы по-прежнему утверждаете, что все это не имеет к вам ни малейшего отношения?

– Да.

– Тогда что вы скажете об этом письме? Его решили пропустить к вам после вашего отъезда из Парижа до направления в Тунис.

Копия переписана Лотом, на ней стоит гриф «Секретно», а почерком Гриблена приписано место хранения. Я помню, что читал оригинал, застряв в каком-то богом забытом гарнизонном городке прошлой зимой: в моем убогом жилище тогда словно появился букет с бульвара Сен-Жермен.

– Это написано моим агентом Жерменом Дюкассом. Он сообщает о закрытии операции, которую я проводил против немецкого посольства. Когда он пишет «шедевр закончен», то имеет в виду, что квартира, арендованная нами, благополучно оставлена. Робер Уден – псевдоним полицейского агента Жана-Альфреда Девернина, он работал на меня, когда я проводил расследование по Эстерхази.

– Так, – говорит Пельё, словно поймав меня. – Значит, Ж. – мужчина?

– Да.

– И в то же время он «целует вам руку»?

Я думаю о том, как посмеялся бы Дюкасс, увидев на лице генерала выражение отвращения и недоверия.

– Не ухмыляйтесь, полковник! – одергивает меня Пельё.

– Извините, генерал. Признаю, Дюкасс – жеманный молодой человек и в некоторых отношениях глуповат. Но он хорошо сделал свою работу и абсолютно надежен. Это всего лишь шутка.

– А Калиостро?

– Еще одна шутка.

– Простите меня, полковник, но я простой семейный человек. Я не понимаю таких «шуток».

– Калиостро был итальянским мистиком – Штраус написал о нем оперетту «Калиостро в Вене», шутка в том, что вряд ли можно найти другого человека, более чуждого мистике, чем Девернин. В этом-то и вся ирония. Все это совершенно безобидно, генерал, заверяю вас. Но подозрительные умы из статистического отдела явно использовали письмо, чтобы состряпать дело против меня. Я надеюсь, что в какой-то момент вашего расследования вы найдете автора этих фальшивок, которые имели целью опорочить мое имя.

– Напротив, я считаю, что вы сами опорочили свое имя, полковник, связавшись с этим кружком психопатических гомосексуалов и спиритов! И, насколько я понимаю, упоминаемая здесь графиня есть мадемуазель Бланш де Комменж?

– Да. На самом деле она не графиня, но иногда ведет себя как настоящая аристократка.

– А Полубог и Добрый Бог?

– Это прозвища, выдуманные мадемуазель де Комменж. Нашего общего друга капитана Лаллемана она называет Полубогом. Боюсь, но Добрый Бог – это я.

Пельё презрительно смотрит на меня: к моим прочим грехам теперь еще можно добавить и богохульство.

– А почему капитана Лаллемана назвали Полубогом?

– Потому что он любит Вагнера.

– И он тоже часть еврейского кружка?

– Вагнер? Очень в этом сомневаюсь.

Это, конечно, ошибка. Остроумие в таких обстоятельствах губительно. Я понимаю это в тот самый момент, когда слова слетают с моих губ. Майор, капитан и даже секретарь улыбаются. Но лицо Пельё словно каменеет.

– В той ситуации, в которой вы оказались, полковник, нет ничего смешного. Эти письма и телеграммы в высшей степени обличительны. – Он возвращается к началу досье. – А теперь поговорим еще раз о расхождениях в ваших показаниях. Почему вы ложно заявили, что «пти блю» попала к вам в конце апреля прошлого года, тогда как на самом деле ее склеили из обрывков в начале марта?..

Допрос продолжается целый день – те же вопросы повторяются снова и снова с целью поймать меня на лжи. Я знаком с такой методикой, и Пельё использует ее безжалостно. В конце дневного допроса он смотрит на старинные серебряные карманные часы и говорит: