Парни представили меня своему хозяину — крестьянину лет пятидесяти, с гладкими, подстриженными волосами и глинистым лицом. Он недовольно посмотрел на меня и сказал им: «Он не такой, как вы». Я спросил: «Почему ты так решил?» Он показал рукой на мое пальто: «Разве у них такая одежда? У тех, кто работает, нет такой одежды». Я сказал: «Почем ты знаешь, что я не работаю?» Он почесал лоб и ответил: «Ты, возможно, работаешь, а может, и нет, но так или так, а твоя работа — не настоящая». Я возразил: «Каждый работает по-своему — ты, как ты, а я, как я». Он положил руки на колени, уставился в пол, потом поднял голову и сказал: «Пусть будет по-твоему, но я говорю, что не всякая работа приносит пользу».

Мои ребята даже изменились в лице от грубости хозяина и стали объяснять ему, что работа, которую делаю я, очень важна и весьма востребованна во всем мире. Он снова почесал лоб и сказал: «Пусть так. Каждый день кто-нибудь приходит и объясняет мне, что важно для мира. А как по-моему, так миру нужно, чтобы на земле рос хлеб. Хлеб, господин мой, хлеб».

Солнце уже почти зашло. Девушки вернулись из коровника и принесли молоко. Потом пошли к себе, помылись и переоделись по-праздничному, накрыли стол и зажгли свечи. Парни отправились к источнику и тоже помылись и переоделись. Мы собрались в комнате и встретили праздник молитвой. Хороший запах веял из полей и огородов, такой хороший, что пересиливал даже запах свиней, хрюканье которых доносилось из соседних дворов.

Закончив молитву, мы освятили вино, разломили хлеб и отведали от всего, что приготовили девушки. А между блюдами пели сладкие, как мед, песни, и я немного рассказывал о Стране Израиля.

Коротки ночи праздника Шавуот. Не успели мои молодые хозяева наслушаться рассказов о Стране Израиля, как ночь уже подошла к концу. Мы произнесли благословение, встали из-за стола и пошли в соседний городок помолиться с общиной и послушать чтение Торы.

Мы шли среди полей и садов, бахчей и рощ по кривым, извилистым тропинкам. Мир, который, как мне казалось, безмолвен по ночам, на самом деле был занят тысячью тысяч разнообразных дел. Небо истекало росой. Земля растила травы. Травы испускали запахи. А меж небом и землей слышался голос вечной птицы, которая говорила что-то такое, чего не могло услышать никакое ухо, только ухо свыше слышало и отвечало ей с неба. А под нашими ногами копошились те мельчайшие твари, которых Всевышний унизил до состояния праха, но которых Его милостивый взгляд даже в этом унижении хранил от нас, чтобы наши ноги их не растоптали. Пока мы шли, на горизонте стала розоветь заря, и мы увидели перед собой городок, лежавший под низкими облаками, которые то делились и расходились друг с другом, то сливались, укрывая собою городок, пока наконец не разошлись совсем, открыв взгляду городские крыши, издали похожие на скатерти с бахромой по краям. Мало в жизни хороших часов, которые радуют человеческую душу, и это был один из них. А потом город опять утонул в белом тумане, и с ним утонуло все, что в нем. И тут закричали петухи, и птицы начали щебетать, извещая человека, что все в порядке, и каждый день начинается добром, и творческое усилие и сегодня, как всегда, заново возобновляет сей мир. И тотчас же в этот мир хлынул свет нового дня. Даже лес, что доселе был скрыт в темноте, выплыл из мрака и открыл взгляду все свои деревья до единого. Каждое из этих деревьев и каждая ветка на каждом из них сверкали каплями ночной росы.

Все дома в городке казались особенными в это праздничное утро, и даже городские улицы и те напоминали, что этот день — особенный для народа Израиля и нечего им гомонить, как во все прочие дни. Когда мы вошли в синагогу, община стояла на молитве мусаф, и второй миньян уже начал собираться на молитву. Синагога, как ей и положено на Шавуот, была украшена ветками и зеленью, и густой лесной запах расходился от них. Коэны один за другим поднимались по ступеням к Ковчегу Завета и произносили благословения, выпевая их на такой манер, словно щекотали сами себя, как люди, которых клонит ко сну, но которые из всех сил стараются не задремать. И у других молящихся глаза тоже были застланы сном, как всегда после бессонной ночи праздника Шавуот. Наконец они кончили свою молитву, и мы собрались начать свою.

Кантор начал с «Ахава раба», то бишь «С великой любовью», пропев эти слова на особый манер по случаю Шавуот, потом продлил молитву словами: «Дай нашему сердцу… осуществить все слова учения Твоей Торы с любовью!», а когда дошел до слов: «И дай увидеть глазам нашим свет Торы Твоей», простонал их, точно одинокий путник в ночи, который молит Всевышнего о милосердии, чтобы оно осветило ему дорогу во мраке.

Но самой прекрасной была мелодия плача «Акдамот»[219], составленного рабби Меиром из Вормса в память о мученической смерти своего отца, рабби Ицхака, — прекрасней даже, чем чтение самой Торы. Городок этот был невелик, профессиональные канторы к нему не добирались, и потому древние напевы сохранились здесь во всей их чистоте, не испорченные чужими фиоритурами.

После молитвы мы вышли на улицу. Все дома здесь были маленькие и приземистые, под соломенными крышами, некоторые почти вровень с землей. Кое-где в окнах стояли цветы из зеленой бумаги, как их, бывало, выставляли отцы и деды наши в день Шавуот в память о Даровании Торы на горе Синай. В распахнутых дверях стояли женщины и смотрели вслед необычным парням, которые пашут, сеют и косят, как крестьяне, а молятся, как евреи. Одна из женщин показала на меня пальцем и проговорила что-то вроде «Страна Израиля». Мои спутники обрадовались: «Ну, теперь, когда они увидели живого человека оттуда, они уже не будут говорить, что мы выдумали эту страну». В больших городах, куда посланцы из Страны приезжают часто, появление еще одного человека оттуда не производит особого впечатления, но в этом крохотном городке, где доселе ни разу не появлялся тамошний житель, даже такой, как я, это, видимо, впечатляло.

Тем временем к нам подошла небольшая группа местных евреев, которые пригласили нас произнести с ними кидуш. Однако наши девушки воспротивились этому, объясняя, что они приготовили большой праздничный стол и хотят, чтобы мы пришли к столу голодными и получили двойное удовольствие.