почему-то о нём, отец… каким он его запомнил в последний раз, три года назад. И снова, и снова снится ему багровая, вся в тюльпанах и маках, весенняя степь.

"Ты ещё не раз увидишь её такой, Тинчи!" — говорил невидимый голос. "Ой, вряд ли", — отвечал ему мысленно Тинч. "Увидишь, увидишь", — говорил голос, и это почему-то был ломающийся хрипловатый голос Тиргона Бычье Сердце. "Надо что-то делать, ребята!" — говорил Тиргон. "А что тут поделаешь?" — отвечал ему Йонас. "Посохами отмахаемся!" — твердила Кайсти.

"Ну-ну! Что это ещё за крестовый поход детей!" — возражал Пекас, почему-то жёстким голосом отца…

"Он оставил книгу! Посмотрим, что скажет книга!"

"Здесь закладка! Его чётки!"

"Открыл? Читай, Йонас!"

"— Не подходи! Не подходи! — в отчаянии закричал патер Юниус. Нашарив в темноте оружие, он направил его в грудь незнакомца. — Как тебя зовут? Кто ты?

— Меня не зовут никак. Или, точнее, зовут только малодушные. И эта ваша игрушка вам нисколько не поможет, — устало ответил тот. — Я не боюсь смерти.

— Но почему, почему?!.

— Потому что я и есть Смерть, — с грустью объяснил незнакомец…"

"— Я понял! — крикнул Тиргон. — Смерть балахонщикам!"

"— Смерть балахонщикам!" — подхватили остальные.

Предназначенных в жертву людей разместили на втором этаже. Сквозь проломленные насквозь полы первого этажа спустили в подвал четыре бочки с керосином. Керосином провонял весь дом, от подвала до крыши, и то, что несмотря на холод, сквозь разбитые стекла окон проникал свежий воздух, было даже хорошо. Тесно, навалом прижавшиеся друг к другу старики, женщины и дети, словно в дурном сне наяву ожидали наступления дня.

Ближе к утру рваные темно-серые облака, что вершили бег над Коугчаром, ушли далеко на юго-запад и в нарастающем Бальмгриме на небосвод высыпали гаснущие звезды. Сквозь прутья решётки, как сквозь забрало боевого шлема, Тинч смотрел в светлеющее небо.

Скоро, ближе к полудню это должно навсегда пропасть из моей жизни… Или нет, это я пропаду из жизни, а звезды — они навечно, как навечна жизнь. И новые люди на смену придут, а меня не будет… Что ж, и ладно. Трабт ансалгт! Я до конца был верен себе и завершаю жизнь, от первого крика до последнего вздоха, не совершив того, что было бы хуже смерти. Мне есть, что сказать перед Господом.

Хм… Ха-ха. Как вытаращил глаза этот "Великий Олим"! Подумаешь, "сильный". Как когда-то сказал Хэбруд: "Ежели слабый везёт на себе сильного, то кто из них сильный, а кто слабый?"

Сильный — это я. Потому что я стерплю, и это — и моё право, и моя обязанность. Жаль, правда, тех, кто разделит мою судьбу. Я ничем не могу помочь им. Хотя… ведь сейчас я с ними. Это уже кое-что.

А всё же интересно, как всё это будет. Быть может, прав Пиро, и я снова приду на эту землю, не помня, кем был раньше? И меня, беспомощного, снова кто-то будет укачивать и кормить молоком? Это правда? А что есть правда? Она зависит от веры? И вера может быть разной, и верить можно в разное. Создавая в самом себе картины будущего, мы верим в них. Это — правда, но истина ли это?..

Тинч почувствовал, что его вновь начинает одолевать сон. Вот это правильно, подумал он, устраиваясь поудобнее и закрывая глаза. Это сейчас — самое правильное…

Внизу, на первом этаже, что-то негромко то ли звякнуло, то ли стукнуло. Караул меняют, зевая, подумал Тинч, и в этот момент где-то, теперь внутри дома оглушительно ударил выстрел, за ним — другой. В ответ им беспорядочно захлопали выстрелы с улицы. Кто-то громко и пронзительно закричал, кто-то отдал команду — по-тагрски:

— Прицельно, залпом — огонь!

И сразу с десяток карабинов дали залп. По старой деревянной лестнице вверх затопали коваными сапогами, клинок щёлкнул о клинок, и снова крики, и снова выстрелы… Они доносились близко, близко, из коридора!

Тинч вскочил, подбежал к двери и забарабанил по ней кулаками. Чья-то рука отбросила засов снаружи и несколько человек, вбегая в комнату, закричали наперебой:

— Не вставать! Отодвинуться ближе к стенам! Ползком в коридор, все, быстрее, быстрее!

Выбивая остатки стекол, две или три пули, прозвенев над головами, разбрызгивая щепу, впечатались в стену напротив.

— А ч-чёрт, я же сказал ползти, а не вставать! — взревел один из ворвавшихся. Дождавшись передышки, пока в доме напротив перезаряжали оружие, солдаты выставили в окна карабины и открыли ответную стрельбу, судя по их возгласам — удачную. Перебивая дух керосина, в воздухе отчетливо и остро запахло порохом.

— Отсюда теперь не сунутся! Пойдём на ту сторону! У-у, людоеды! Ты чего дожидаешься, парень? Дуй за остальными!

Последние слова кричавшего относились к Тинчу… Боже, Господи, Всевышний, Единый, Истинный! На них — хвостатые шлемы и куртки с защитными пластинами! Драгуны полка Даурадеса!

— Посторонись! Давай его вот сюда, в угол! Лампу, быстрее лампу!

Голос Таргрека! Это точно, он!

— Помоги мне, Тинчи! Подстели что-нибудь!

Откуда он узнал, что я — здесь? И сам он здесь, непривычно одетый в драгунский мундир — откуда?

Кого это, такого маленького, беспомощно постанывающего, он несет на руках?

Не может быть… Этого просто не может быть!

— Лампу же, быстрее, инта каммарас!

— Пиро… Это ты?

Штурмовая группа Гурука, включая Таргрека и Терри, буквально в несколько минут овладела домом. К несчастью, этого не удалось сделать незаметно. На площадь из окружающих домов посыпались келлангийцы и ополченцы "народной обороны". Несколькими меткими залпами их удалось отбросить назад, однако о том, чтобы безопасно вывести наружу заложников, теперь не могло быть и речи. К лучшему, правда, было, что дом, хоть и деревянный, обладал толстенными стенами и у осажденных сохранялась возможность отсидеться в нём как в настоящей крепости. Захват дома обошёлся без потерь среди солдат, однако…

Однако, дуралей Пиро всё-таки увязался за ними и даже попытался, в тесноте и сутолоке, по-своему биться с врагами, за что и заработал страшный удар широким келлангийским штыком в живот.

— Я не могу остановить кровь, — растерянно говорил Таргрек. — Задета печень, повреждена артерия. Такую рану не в силах исцелить даже я… Быть может, даже лучше, что он без сознания. Легче будет уйти… Малыш, малыш, зачем же ты нас не послушал!

— Он уходит к предкам, — вздохнул Гурук. — Там ему будет легче, чем здесь, на земле.

После первой перестрелки на площади наступило затишье. По-видимому, келлангийцы и балахонщики совещались, что им делать дальше.

— Он приходит в себя, — заметил драгун.

— Тинчи! — это было первым, что сказал, приходя в сознание,