Весь вчерашний день Пельмень жил предстоящей встречей. Размышлял о том, как разложит деваху на узкой коечке, как будет смотреть на нее, на белую да гладенькую, а потом, уже не скрывая возрастающего аппетита, яростно поимеет во всех положениях. Пельмень с улыбкой думал о том, что вчера они поломали металлическую кровать и главная задача предстоящего дня — это приварить отвалившуюся ножку.

Но вместо сочной и многообещающей ночи он должен был заночевать на зоне. А куда же денешься, если барин приказал! Хотя кто его знает, может, оно и к лучшему — вдруг неожиданно стал «троить» двигатель, хотя накануне он проверял его лично. Очень не хотелось бы, чтобы движок стуканул где-нибудь на глухой просеке. Вот тогда намаешься!

Уже с рассветом Пельмень был на ногах и, прогрев двигатель, покатил к воротам. Странно, но в этот раз машину особо не шмонали. Так, для приличия заглянули в кабину, осмотрели фургон и дали отмашку на выезд. Видно, парни были из старослужащих, им в падлу прогибаться, как молодым.

В поселке следовало заехать на склад, затариться перловкой и оттуда чесать по грунтовке в соседнюю зону. Главное, проскочить проселочную дорогу, а на трассе будет повеселее. Спустившись с сопки, Пельмень заметно приободрился. Дальше тайга должна поредеть, а там уже и до поселка рукой подать.

Неожиданно на дорогу вышел старик, высокий, худой, будто бы лешак, и уверенно пошел навстречу грузовику. Пельмень яростно просигналил, но старик с отчаянностью самоубийцы топал прямиком посередине колеи.

Пельмень остановил грузовик в трех метрах от старика. Зло распахнув дверцу, он решительно подошел к нему.

— Ты чего, дед, слепой, что ли! Машина идет! Ведь задавить же мог!

Ему хотелось увидеть в глазах старика если уж не испуг, то хотя бы растерянность, но он неожиданно натолкнулся на добрый понимающий взгляд.

— Понимаешь, сынок, заблудился чуток, ты бы подкинул меня до трассы. Мне с моими ногами-то не дотопать.

Кричать на старика было грех. Так смотреть может только дед на любимого внука.

— Ладно, садись, — сдался Пельмень, — доброшу до трассы. Хотя по инструкциям не положено.

— Спасибо, добрый человек, — оживился старик.

— Только извини, в кабину посадить не могу. Запрещено, начальство у нас строгое, увидеть могут. Полезай в кузов!

— А мне большего и не надо.

— Сам залезешь или тебе подсобить?

— Ничего, сынок, сам справлюсь, — заверил старик. — Я хоть и старый, но еще не развалина.

Дождавшись, пока дедуля перелезет через борт, Пельмень сел в кабину и покатил дальше. До трассы оставалось километров десять, и Пельмень старался ехать потише, чтобы не растрясти старика.

Трасса встретила автомобильными гудками и шумно пролетающими фурами. Пельмень прижался к обочине. Открыв дверцу кабины, он громко крикнул:

— Дед, вылезай! Приехали! Мне дальше колесить надо.

В зеркало заднего вида Пельмень увидел, как старик отошел от грузовика и, махнув на прощание рукой, потопал в противоположную сторону. Пельмень ответил ему длинным гудком и, весело насвистывая, поехал дальше.

В этот день товар отпускала сержант Ниночка Волкова, молодая женщина тридцати лет от роду. Замужем она была за кумом из соседней колонии — пьяницей и отменным раздолбаем. Еще три года назад Ниночка работала на зоне медсестрой. И по договоренности с буграми являлась на работу исключительно без трусиков. Можно было только представить, какое столпотворение творилось на лестнице, когда она гордо вышагивала по ступеням. Причем женщина была смела настолько, что предпочитала носить юбочки значительно выше колен. За подобные картинки блатные регулярно отстегивали ей из общака ранее обговоренную сумму. Ничего предосудительного здесь не было, каждый зарабатывает как может. Не стесняясь, Ниночка заводила романы даже с арестантами, щедро наделяя их ласками в закутках процедурного кабинета. Именно одна из таких историй перечеркнула ее медицинскую карьеру, когда она со всей страстью отдавалась курчавому красавцу-бригадиру. Хозяин колонии, проходивший мимо, услышал громкий вскрик и грешным делом подумал, что его любимицу душат злые зэки, и, ворвавшись в кабинет, увидел медсестру с задранной юбкой прямо на служебном столе. И когда Ниночку Волкову перевели из этой колонии, многие мужики затосковали всерьез.

Но похоже, что она не потерялась и на новом месте, и теперь ей покровительствовал начальник склада, восьмипудовый прапорщик.

Пельмень лихо затормозил около склада и заорал во все горло:

— Хозяйка! Товар выдавай! Зэки жрать хотят!

Появилась Ниночка, как всегда, в коротенькой юбке. Баба ничего, подержаться есть за что, так что прапорщика можно было понять. Поговаривали, что ее муженек, кум, не был способен на любовные утехи, а потому к шалостям женушки относился с некоторым пониманием.

— Ну, чего орешь-то?! — оборвала она ухмыляющегося шофера.

— Вот тебе накладная, жранину давай выписывай! — по-прежнему улыбаясь, подошел к ней Пельмень.

«Если присмотреться, и грудь ничего», — заглянул в разрез блузки Пельмень. Правда, слегка поувяла, но это есть от чего, столько мужиков за нее подержалось!

— Ну, чего пялишься-то? — зло спросила Нина. — Не обломится! Много вас тут таких шастает.

Пельмень не сдавался:

— Шастает-то много, а вот таких, как я, больше нет.

— Ой, обычный треп! — махнула женщина накладной. — Место-то у тебя хоть в фуре есть, куда ящики складывать?

Нина сделала несколько маленьких шажков к фургону. Вышагивала баба ровненько, очень красиво, будто бы по подиуму. Знала, стерва, что на нее страдающий мужик пялится. Страсть разжигала! Заглянув в кузов, Волкова вдруг изменилась в лице. Накладная, выскользнув из ее рук, кружась и выписывая пируэты, полетела прямиком в грязь, но, кажется, Нина этого не замечала.

— Ты чего это, Нинок? — удивленно спросил Пельмень.

Повернувшись к ничего не понимающему Пельменю, она очень тихо спросила:

— Что у тебя там в кузове?

— Шкуры овечьи. А что, не положено? Так мне их туда Беспалый велел кинуть.

— А ты загляни, — так же тихо посоветовала Нина.

— Ну что там еще, — взмахнул в досаде руками Пельмень. — Ну, баба есть баба! Обязательно у нее что-нибудь не так, — сделал он несколько торопливых шагов в сторону кузова. — Что? Вымыть, что ли, его надо? Да твои ящики грязнее, чем у меня полы! — И, заглянув в фургон, невольно прикусил язык. — Мать моя, женщина!.. Кто же это его так?..

* * *

— Сам залезешь или тебе подсобить? — спросил у него водила.

— Ничего, сынок, сам справлюсь, — заверил его Беспалый. — Я хоть и старый, но еще не развалина.

Тимофей Егорович уверенно перелез через борт, осмотрел разбросанные в углу шкуры и присел, опершись спиной о шаткий борт.