— Вытрезвите этого пьяницу и заставьте работать веслом, — распорядился он. — Интересно, сколько за эту штуку дадут в Кил и кии?

Последние слова страшно разгневали Диониса. Впервые в жизни он почувствовал себя трезвым и злым. Ненависть ко всему миру волной вскипела в нем, и не успели пираты глазом моргнуть, как оковы на руках бога превратились в тонкие, но прочные виноградные лозы, которые с невероятной быстротой поползли по настилу палубы, проникли в уключины весел, взобрались на мечту и окутали весь корабль непроницаемой зеленой завесой. Под ней дерево превратилось в камень, и вскоре вместо диеры из моря поднялась невысокая скала, похожая на летящий по ветру корабль. Пираты с перепугу попрыгали в воду, но Дионис и там не оставил их своим благословением. Над волной вместо людских голов поднялись дельфиньи морды и, издавая жалобный стрекот, поплыли прочь от несчастного судна.

Сам же Дионис остался сидеть на скале, поджав ноги и обнимая свою Золотую Колыбель. Что делать дальше, он не знал. Снял его пролетавший мимо Аполлон.

— Ты чего это тут делаешь? — удивленно спросил лучник, протягивая Косточке сильную загорелую руку. Дионис всегда хорошо относился к Фебу. Короткая вспышка ревности из-за Великой Матери прошла. Он вообще ни на кого не держал зла. Другого и нельзя ожидать от существа, которое каждый год убивали, убивают и будут убивать из самых лучших побуждений. Отходчивость была его щитом.

Он показал Фебу Золотую Колыбель и рассказал историю с пиратами.

— Вот как! — удивился лучник. — А где твой леопард? Кажется, раньше ты летал на нем.

— Зевс отнял, — удрученно сообщил Косточка. — Мой зверь подрался с его орлом из-за костей и порвал тому горло. Громовержец посадил моего леопарда на цепь, сказав, что бог, который не может обуздать свою натуру, не справится и со зверем.

— Знакомо, — хмыкнул Аполлон.

— Так что теперь я не летаю, — заключил Дионис, мрачно глядя на море.

— Держись крепче. Я тебя вытяну. — Лучник вцепился Косточке в руку.

Отдуваясь и пыхтя, он дотащил собрата до берега, и оба рухнули на песок.

— А что ты собираешься делать с Колыбелью? — переводя дух, спросил Аполлон.

— Спрячу где-нибудь, — с трудом выговорил Косточка. — Подальше. Знаешь подходящее место?

Лучник пожал плечами:

— У нас на сто верст вокруг никого нет. Таврские горы лежат за Эвксином, по ту сторону Преисподней. Кто туда сунется?

— Не там ли поблизости упал и Серп Деметры? — осведомился Дионис, усевшись на песке и бережно протирая плащом свое сокровище.

Аполлон кивнул.

— Отнеси меня туда, — взмолился бог вина. — Осточертела эта Колыбель. Каждый год в ней кого-нибудь режут.

— Ты тяжелый, — насупился гипербореец. — Еле до берега добрались. На север мне тебя не дотащить.

— Что же, мне весь век торчать на этом острове? — расплакался Косточка.

Феб почесал нос.

— Надо раздобыть какое-нибудь летающее животное, — сказал он. — На худой конец, я сгоняю за Гермесом, и на его крылатых сандалиях мы тебя вытянем.

Ободренный словами Феба, Дионис перестал шмыгать и тоже задумался.

— Гермес сейчас на Олимпе. Ты — изгнанник, тебя туда не пустят, — сказал он. — Но мне рассказывала Афина, у которой на щите голова Медузы, что в устье Борисфена, это ведь в твоих местах, есть Змеиный остров, где раньше жила Горгона. Персей видел, как из ее крови, упавшей в воду, вышел морской конь Пегас. У этого крылатого чудовища характер мамаши, и, как все лошади Посейдона, он ест человечину.

— Именно его ты предлагаешь мне найти? — скептически усмехнулся Феб.

Дионис развел руками:

— Я же не виноват, что поблизости нет ни одного другого крылатого животного.

— Ну нет так нет. — Гипербореец поднялся в воздух. — Жди меня здесь. Я попробую вернуться. — Он махнул рукой и заскользил на север, благо ветер был попутный.

Оставшись один, Дионис некоторое время сидел на берегу и кидался камешками в пролетающих чаек. Потом ему надоело, и он решил немного поспать. Песок казался теплым, солнце еще не достигло зенита, и Косточка не боялся обгореть. Он впал в дремоту и снова поймал за хвост свой корабельный сон. Теперь девушка плакала совсем близко. Она устала и всхлипывала очень тихо. Соленые струйки стекали по ее щекам, собирались на подбородке и тяжелыми каплями падали на песок, выбивая в нем глубокие ямки.

Дионис заворочался, но так и не смог открыть глаза. Солнце припекало все сильнее. Жар становился нестерпим. В свист сухого ветра вплетался плач. Жалобный. Призывный. Это было невыносимо, и, стряхнув хмель, Косточка поднялся на ноги. Как раз вовремя, чтобы не сгореть окончательно. Полуденное солнце торчало на самой макушке горы, и кожа Диониса приобрела стойкий лиловато-синий оттенок, какой бывает у спелого красного винограда. Резная листва от платана, в тени которой спал Косточка, создала на его теле неповторимый узор.

Точь-в-точь как у леопарда, если, конечно, леопарды бывают синими.

В таком виде прекрасный бог вина предстал перед Ариадной, дочерью критского царя, брошенной Тезеем на пустынном берегу. Девушка повела себя достойно. Она перестала плакать, издала вопль ужаса и ринулась в чащу леса. Косточка не привык, чтоб его боялись. Напротив, люди, испытывавшие страх, тоску, разочарование, обращались к нему с молитвой, и он дарил им облегчение. Забвение бед.

Однако Ариадна явно боялась принять помощь из его рук. Это смутило Диониса. Он понял, что царевна слишком потрясена случившимся. Для начала ее надо поймать, а уж потом успокаивать. А то она, бегая по лесу, чего доброго, свернет себе шею или станет жертвой дикого зверя. Скакать за ней по камням Косточка не собирался. У него всегда было не слишком хорошо с координацией движений. Он просто коснулся ладонью земли, и по траве побежали длинные гибкие, как змеи, виноградные лозы. Зеленые плети мигом настигли Ариадну в чаще леса и скрутили по рукам и ногам. А уж потом Дионис обрушился на нее градом круглых спелых плодов. Обескураженная девушка не знала, что и подумать, когда на ее коже лопались тугие пузырьки сока. Дионис же решил, что это развлечение, пожалуй, нравится ему больше любого другого. У Ариадны было смуглое бронзовое тело, черные как смоль волосы и неожиданно светлые на таком загорелом лице глаза. Морские звезды, подумал о них Дионис. Эту девушку он никогда бы не забыл на острове. Никогда бы не бросил, стыдясь товарищей, которым ненавистны минойцы — бывшие господа моря.

— Я спряла ему путеводную нить, — всхлипывала царевна. — Я помогла ему убить Быка. Правду говорят: не люби жертву.

— Потому что жертва никогда не простит тебе, что ты могла ее убить. Даже если не убила… — Дионис пальцем стер слезы опухших век Ариадны. — Уж я-то знаю.

Царевна прищурилась и внимательно посмотрела в лицо молодого бога. Его взгляд отчего-то смутил ее, и она опустила глаза. Тезей, конечно, был очень красив, смел, доблестен… Но была ли в нем жалость? Мудрая теплота ко всему миру? Дионис щелкнул пальцами. В руках у него появились две чаши — золотая и серебряная, — наполненные одна красным, как кровь, другая белым, как слезы, вином.