Больц вернулся с облаков на землю.

— Я приказал, чтобы все, кому нечего делать, сидели по своим местам и молчали. А вы явились сюда и открыли свой рот. Вам здесь что, кружок чтения?

— Никак нет, господин капитан-лейтенант.

— Вы покинули свой боевой пост без разрешения. Что это вам взбрело в голову явиться сюда?

Больц молчал.

— Так каждый может прийти в центральный пост и начать рассказывать сказки. Как вы думаете, что было бы, если бы я забыл об эсминце и стал читать всякую лабуду? На лодке я один решаю, что должны делать члены ее экипажа, я, и никто другой. Запомните это. Когда вернемся домой, я помещу вас в хороший детский сад. Там можете рассказывать свои сказки сколько захотите и паясничать сколько влезет. Но сначала я вас запру на несколько недель. Всемогущий Боже, ну и зверинец у меня на борту! Перед следующим походом надо будет основательно почистить лодку — я вам это обещаю. Ну, что вам еще нужно?

— Ничего, господин капитан-лейтенант.

— Тогда нечего здесь торчать. Убирайтесь. А завтра к 12:00 напишите сто раз — «только командир лодки, и никто другой, имеет право решать, что должны делать члены ее экипажа». Я проверю…

— Главная помпа отремонтирована, — доложил старший по центральному посту.

— Нельзя перебивать, когда я говорю.

— Прошу прощения, господин капитан-лейтенант.

— Так что вы должны написать?

— Только командир лодки, и никто другой, имеет право решать, что должны делать члены ее экипажа.

Другие подводники тоже осудили Больца. Чем выше поднималась лодка, тем суровее становился приговор. Не следовало приносить в центральный пост Библию, это бестактно и неуместно. Он нашел источник помощи, недоступный другим — даже если бы они и хотели приложиться к этому источнику. А это не по-товарищески. Пусть бы он хотя бы читал вполголоса… «Да, — думали подводники, — командир прав: если бы Больц читал вполголоса, ничего бы ему не было, но раз уж он…»

Когда глубиномер показал 120 метров, старший по центральному посту сказал, что Больцу надо было идти в миссионеры, на немецком военном корабле ему не место.

— Я не спрашивал вашего мнения, писклявое дитя, — оборвал командир.

«И снова он прав», — подумали подводники. Старший по центральному посту больше не выступал.

Тук. Тук. Всего два раза. Но эсминец снова прошел над лодкой, и через некоторое время раздалось десять взрывов…

Люди вскрикивали при каждом из них. Их охватило отчаяние. Лодка была повреждена сильнее, чем в первый раз. Подводники снова очутились в кромешной тьме.

— Задраить все переборки, — приказал командир.

Передний отсек был отрезан. Из манометра Папенберга текла в центральный пост мощная струя воды. Шум воды, заливавшей машинное отделение, стал громче. Лодка быстро погружалась.

— Включить трюмную помпу, — велел командир.

— Помпа включена, господин капитан-лейтенант, — поступил ответ.

На отметке 200 метров стрелка прибора замерла.

— Эсминец остановился, — доложил акустик. — В отдалении слышен новый шум винтов, он быстро приближается. Пеленг — два-два-ноль.

Это был конец. Эсминец вызвал подкрепление.

— Сколько оборотов?

— Пока не могу определить, командир.

— Мы не можем оставаться на этой глубине, — сказал инженер-механик. — По моим оценкам, мы находимся на глубине 250 метров.

Командир взял микрофон системы громкой связи.

— Всем членам экипажа открыть двери. Подготовиться к бою в надводном положении. Будем биться, пока не кончатся снаряды. В случае гибели матросов их сменят машинисты.

Все вздохнули с облегчением. Конечно, безумие атаковать эсминец, имея всего одно орудие на борту, но в тот момент никто об этом не думал.

— Квартирмейстер, приготовьте секретные документы к уничтожению.

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

— Всем морякам с фонариками явиться в центральный пост.

Люди передали приказ. Старший по центральному посту надел рабочие перчатки, его руки дрожали, но лицо, искаженное ужасом, осветилось радостью, когда он занял позицию у лифта подачи снарядов. Открыли артиллерийский погреб. Снова послышался «тук», и по корпусу рассыпалась каменная дробь, но никто этого не заметил — все уже привыкли. С оглушительным грохотом, словно стремясь заглушить шум винтов эсминца, моряки втащили в центральный пост снаряды. Тайхман увидел Штолленберга; впервые после падения глубинных бомб он осознал его присутствие. На искаженном страхом лице Штолленберга появилась кривая, но полная радости улыбка.

— Витгенберг, — сказал командир, — вы займете место Мюллера у орудия и будете руководить стрельбой.

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

Эсминец направился в их сторону.

— Переждем его, — сказал Лютке.

Эсминец приближался на высокой скорости. Подводники застонали. Они хотели умереть на поверхности, с оружием в руках, в горячей схватке с врагом. Но эсминец несся на них, и они боялись, что даже в этом им будет отказано. Вдруг послышался взрыв — но эсминец до них еще не дошел. Потом раздался треск ломающихся переборок. Винты эсминца, судя по звуку, стали вращаться медленнее.

— Слышу звуки тонущего корабля, — передал акустик.

— Где?

— Пеленг два-четыре-ноль. Совсем рядом.

— А шум винтов этой консервной банки слышен?

— Никак нет, господин капитан-лейтенант.

— Не мог же он сам себя уничтожить!

— Господин капитан-лейтенант, я слышу шум винтов по пеленгу два-ноль-ноль. Похоже на звук дизеля… — Акустик вдруг замолчал. Он, как маленький ребенок, потерял дар речи при виде неожиданного подарка.

— Все ясно. Его утопила наша субмарина. Винклер, готовьтесь к всплытию.

Тайхман выбрался на мостик вместе с первой вахтой. Звездное небо. Холод. Слабый, голубоватый свет северного сияния. Никаких следов эсминца.

— Поднять прожектор.

Рулевой передал на мостик прожектор. С помощью световых сигналов была установлена связь с немецкой подлодкой, утопившей эсминец. Через несколько минут субмарины сблизились на расстояние слышимости.

— Этот парень задал нам жару, — крикнул Лютке.

— Мы так и поняли, — ответил командир другой подлодки. — Он так увлекся, что даже не заметил нас.

— Вы атаковали сразу же после того, как его увидели?

— Нет, черт возьми. Он был так любезен, что остановился и подставил свой борт прямо под мои торпеды. Я с эсминцами не дерусь.

— Ну что ж, удачной охоты.

— И вам того же.