детей. Я могу освободить ее из земной неволи и вернуть ей жизнь, украденную у нее. Сделал бы твой ложный бог для нее такое? Все эти ночи я один слышал твои молитвы, пока твоя дорогая Джанет гнила в земле. Я один слышал, как ты мучился, как тихо звал ее, чтобы она вернулась. И по велению Старых Обычаев, сын мой, я еще раз дам ей жизнь, если ты откроешь свое сердце и будешь страдать ради меня. Разорвешь ли ты свою душу на куски, чтобы стать со мной одним целым? Будешь ли страдать, чтобы твоя жена снова была с тобой?

Бобби отвернулся и зажмурился, изо всех сил пытаясь сдержать подступающую к горлу мерзкую грязь, медленно заливающую его изнутри.

– Дорогой, – прошептала Джанет Тейт, ее теплое дыхание защекотало ему ухо. – Разве ты не хочешь, чтобы я вернулась? Мы можем начать все сначала. Можем снова стать единым целым и родить нашему господу еще одного ребенка. Можем отдать Райли Безымянному и начать все заново.

Скрежет усилился, превратившись в шаги, приближающиеся к кровати. Бобби захотелось закрыться одеялом, как маленькому ребенку, спрятаться от монстра, молясь, что если он не увидит его, то чудовище тоже не разглядит. Тварь, говорящая с ним, была не его женой, мертвой или живой. Тварь, говорящая с ним голосом его жены, была лжецом, марионеткой темного бога, которого отец вызвал из-под земли. Настоящая Джанет никогда и ни на что не променяла бы Райли.

– Как же это глупо, – проворковала Джанет ему на ухо. Он почувствовал, как что-то похожее на руку провело его по щеке, затем коснулось затылка, как она раньше делала, а затем спустилось вдоль бедра. – Мой милый, дорогой священник, тебе не спрятаться от единственного истинного бога. Он вечен. Его корни проходят глубоко под этим домом, под всем Стауфордом. И если ты будешь страдать, чтобы прийти к нему, он пожнет урожай с полей земных. – Рука двинулась выше, схватила его за промежность и принялась массировать сквозь штаны. – Если ты будешь страдать ради него, то сможешь снова трахать меня. Я буду делать после смерти с тобой такое, чего не стала бы при жизни. Потому что ты был слишком робким, чтобы попросить меня об этом. Наш новый господь не осуждает наши желания, дорогой. Наша похоть – это не грех. – Ее голос стал ниже, в нем чувствовался тысячелетний тлен. Он звучал уже не возле его уха, а внутри, у него в голове. – Я хочу, чтобы ты делал со мной страшные вещи, Бобби. На алтаре крови, под немигающим взором нашего господа, я хочу, чтобы ты надругался надо мной. Хочу, чтобы ты вскрыл меня, отведал мед потраченных впустую лет и скрепил наш союз.

– Нет, – простонал Бобби, откатываясь прочь и пряча лицо в подушку. Щеки у него горели огнем, известным ему лишь в тихие ночные часы после безвременной кончины жены. Жесткий дискомфорт в штанах мешал ответить отказом, и тварь, заражающая его тело и разум, тоже знала об этом. Голову заполнил низкий хохот, отчего все вокруг затряслось.

Если не твоя жена, то, возможно, твой ложный бог. Я знаю, что у тебя на сердце, Бобби Тейт, даже если ты решил игнорировать саму свою природу. Больше своей жены ты любил этого мертвого идола. Ты любил свою веру больше собственного сына, как и твой ложный бог. Да будет так, дитя. Открой глаза и взгляни на измученное лицо своего спасителя.

Бобби собрался с силами, чтобы закричать в последнем порыве неповиновения. Он не позволит злу овладеть собой. Он был человеком Божьим, слугой света, и не хотел терпеть этих кощунственных злодеяний. Наконец из последних сил Бобби Тейт открыл глаза и выразил свое неподчинение:

– ДОВОЛЬНО!

Комната была пуста, воздух высасывался из нее так же быстро, как из его легких. Перед ним не было ни темных силуэтов, ни разложившейся фигуры его покойной жены. Он был один, если не считать тянущего, разрывающего ощущения у него в животе.

«Это все у тебя в голове, – сказал он себе, снова откидываясь на кровать. – Это все у те…»

Из-под кровати высунулась окровавленная рука, следом еще одна. Они вытянули за собой потрепанную, покрытую потемневшей кровью фигуру. С костлявых рук свисали толстые складки израненной плоти. Из-за края кровати появилась голова, украшенная окровавленным терновым венцом. Из запястий фигуры торчали толстые гвозди, из ран сочилась черная маслянистая жижа. По лбу спасителя стекали черные ручьи, затекая в светящиеся голубым светом глазницы.

– Страдание – это путь к спасению, мой маленький агнец. Будешь ли ты страдать ради меня? – Окровавленный Христос полз к нему, лицо было искажено мукой, по потрескавшимся, опаленным солнцем губам стекали две струи черной слизи. – Я есть путь, мальчик Бобби.

Но Бобби Тейт уже не слушал, его рассудок наглухо застрял в тисках отцовского погребенного бога. Тьма, что была внутри него, просочилась ему в сердце. Он закрыл глаза и рассмеялся.

6

– Мой малыш, мой милый ангел. Я знаю, ты еще жив, маленький агнец. Я слышу, как ты там дышишь.

Джек зашевелился, хриплый голос матери походил на порождение кошмара, ползущее по камням и битому стеклу. Он был дымящейся тьмой, кислой от горячего гниения чего-то бурлящего под поверхностью, и, когда она заговорила, сердце у него замерло от страха.

Он открыл глаза и увидел резкий контраст света, прорезавшего тьму. Солнечные лучи падали на пыльные ступени подвала, освещая парящие в воздухе частицы. Сквозь стены просачивался приглушенный голос какого-то мужчины, над головой скрипели половые доски.

Из тумана в голове возникло имя этого человека, остальное медленно пришло следом, наполняя его сознание фрагментами того, что было раньше. Пульсирующая боль от травмы вернулась, и, когда он шевельнулся, все тело запело хором агонии.

По помещению эхом разнесся хохот. Джек всмотрелся во тьму, пытаясь разглядеть фигуру, сгорбившуюся возле опорной балки.

– О, мой дорогой мальчик, я вижу тебя. Тебе больно? Эта сладкая боль совсем не похожа на то, что ждет тебя в темноте, под неусыпным надзором господа.

Не обращая на нее внимания и скрипя зубами, Джек поднялся на ноги и прислонился к стене. Коснулся теплой влаги на лице. «Бут наверху вызывает помощь, – подумал он. Возможно, неотложку. Наверное,