Кроме того, это суждение относится к жанровой природе сатиры. Отправной точкой для сатирика является идеал, который попран и явлен в своей противоположности в природе и социуме (натуре), изначально объединяющих добро и зло. Сатира в интерпретации Булгарина предстает как ущербное изображение (не учитывающее присущее природе добро). Булгарин в стремлении охарактеризовать «попытки создать сатиру» игнорирует наличие эстетически обязательного идеала, внеположного и принципиально недостижимого в действительности. Он подменяет понятие идеала понятием добра. И добро и зло есть в натуре. Но вне мысли об идеале прямая негодующая или скорбящая правда о зле (а не прямое любование или прославление добра) в интерпретации Булгарина предстает как декларация антиидеала. Таким образом, сатира в интерпретации Булгарина приобретает оттенок пасквиля, художественная смелость – значение политической неблагонадежности. Это прямо относится к Некрасову, которому в эти годы сатира очень близка.

Далее, если натуральная школа отказывается от отбора, то ее произведения лишь копия, дагеротип, а не создание[782](отметим: сущность беллетристики в ее отличии от прозы великих мастеров схвачена верно). Натура с этой точки зрения – сырой материал, натурализм как метод – копирование без отбора, следовательно, отсутствие внутренней иерархии и структуры. Отметим, что сходные соображения будут высказаны много позже в критических статьях М. Е. Салтыкова-Щедрина, раскрывающих сущность натурализма. В качестве критика выступит крупнейший российский художник-сатирик, чей масштаб уже будет ясен публике. Так, схематично, просматривается перспектива формирования жанра, понятия и правомочного места сатиры и освоения его отечественной культурой. Некрасов в этом процессе сыграет заметную роль.

Вернемся к критической оценке «Северной пчелы» конца 1840-х гг. Натуральная школа — «дагеротип». Слово «дагеротип» в эти годы весьма употребительно, как и сама дагеротипия. По отношению к словесному творчеству слово употреблено в переносном значении. Но снимок (дагеротипический, позднее фотографический) – это все-таки выбор объекта, выбор ракурса, снимок подразумевает некую композицию, возможно – реквизит, костюм, декорацию. За исключением того, что дагеротип есть аналоговое изображение, сделанное посредством специальной техники, он может быть рассмотрен с точки зрения композиции, ракурса, настроения и проч., то есть – с точки зрения составляющих искусства.

Однако в критике Булгарина слово «дагеротип» подразумевало не только не искусство, но как бы не допускало в поле зрения осознание составляющих искусства. Такое резкое противопоставление искусства «механическому» не искусству наводит на мысль о его божественной природе – во-первых, а во-вторых – о схематичном представлении критика о форме и содержании. Отметим, что вообще в оценках поэзии Некрасова часто говорится о содержании и форме как о чем-то, что можно разделить: «содержание удачное, форма неудачная».

В 1862 г. А. А. Потебня говорил о том, что слово есть способ творения мысли, а не внешняя форма. В начале XX в. эксперименты Некрасова с формой и прозаизация стиха перестали восприниматься как «неудачная форма» и были истолкованы как ступень в развитии лирики и лиро-эпических произведений. Отбор обусловлен видением и задачей, требующей определенного художественного воплощения. В критике «Северной пчелы» 1847 г. в определении «натуральной школы» как «дагеротипа» конструктивные признаки формы не вычленяются по аналогии с методом, название которого использовано в переносном значении («дагеротип»). Беллетристика в таком освещении не служит популяризации крупной художественной идеи (ср.: эстамп и картина великого мастера)[783], а лишь является подражанием вследствие отсутствия творческого начала.

В оценке Некрасова это замечание усиливает акцент на его малом творческом потенциале и ослабляет соображение о просветительской пользе беллетристики.

Но упрек «Северной пчелы» натуральной школе заключался и в том, что она не использует натуру, частично грязную, частично прекрасную. Ее произведения по отношению к натуре сочинены. Из этого суждения (на первый взгляд обвинительного, опровергающего художественную ценность произведений «натуральной школы» и, в частности, Некрасова) следует признание творческого начала в сотворении собственной действительности. А следовательно, в такой трактовке искусство не отражение, а самопорождение.

Ограничимся здесь только этой констатацией. Анализ этого и подобных суждений в свете идеалистической концепции искусства как самопорождающего процесса потребовал бы расширения эмпирического материала и отвлечения от основной темы. Отметим лишь, что противоречивость суждений свидетельствует не только о специфике мышления процитированных критиков, не только о склонности Булгарина к манипулированию понятиями. Сам объем понятий на данном этапе еще не определился. Но творчество Некрасова (не только его общая литературная деятельность) служат импульсом к постановке вопроса: для Булгарина – в форме компрометации и отрицания, для его оппонентов – в осмыслении явлений текущего литературного процесса.

Спор о натуре и натуральной школе вовлекает в обсуждение центральные категории эстетики: прекрасное, а также изящное.

Обратимся к современным, общеизвестным значениям терминов.

Прекрасное – центральная эстетическая категория, предмет изучения эстетики как философской дисциплины. Понятие «прекрасное» связано с понятием «красота», однако не тождественно с ним. Противоположностью прекрасного является безобразное. Прекрасное – наивысшая эстетическая ценность. Прекрасное совпадает с представлениями о совершенстве или благе. Прекрасное всегда связано с понятием эстетического идеала.

Что касается термина «изящное», это слово пришло из старославянского языка, и первоначально «изящный» означал «избранный». В «Словаре церковнославянского и русского языка»: «Изящество… Отличная доброта или красота; превосходство. Отлично хороший, превосходный. Изящные дарования. Изящное произведение. – Изящные искусства. Так названы музыка, живопись, ваяние и зодчество»[784]. В словаре В. И. Даля: «Изящное… отвлеченное понятие о красоте, соразмерности и вкусе. Изящные искусства: музыка, живопись, ваянье и зодчество; присоединяют к сему и поэзию, мимику, пляску и пр. Изящность… свойство, качество, принадлежность всего, что изящно. Изящество… то же, изящность, но более в значеньи самостоятельном и отвлеченном; красота. Изящество, это союз истины и добра. Изящесловие… эстетика, наука об изящном»[785] (курсив мой. – М.Д.)

Как видим, изящное лишь в 1865 г. дано в сходных значениях с прекрасным. В 1847 г. оно в большей степени относится к красоте формы. Противоположное ему значение не указано, как не указана связь с понятием идеала и сближение этики и эстетики в категории прекрасного и благого. Процитированный фрагмент из статьи Р. М. Зотова иллюстрирует современное ему понимание изящного.

Если вспомнить суждения Белинского о прозе Некрасова и Даля (Казака Луганского), то его похвала Далю объединяет признания в нем и прекрасного (самобытный талант и та «сильная наклонность» (этическое начало, любовь к благу), которая порождает читательскую эмпатию), и изящного (совершенная форма). Некрасов же, чья мысль сильна, выбор предмета изображения правомочен, изображение правдиво и убедительно, не удостаивается подобного признания. Его произведение не отвечает ни понятию «изящное», ни понятию «прекрасное», поскольку оно только популяризирует великую гуманистическую мысль Гоголя, чью традицию он развивает. В этом отношении оценки Белинского и Булгарина парадоксально сходятся, расходясь в «полюсе» и исходных задачах. При этом