И он вздохнул, но ушел, а я отправилась к Аадхье вместе с Лю. Лютня лежала там и ждала, но мы не стали с ней возиться, а просто уселись рядышком на кровать. Обе еще немного меня подразнили, но, в общем, я и не возражала, а затем, разумеется, мы занялись серьезным делом – я все им в подробностях рассказала. Признаюсь, когда я закончила, то втайне уже думала, что, может быть, перед сном стоит ненадолго заглянуть к Ориону.

Аадхья вздохнула и произнесла:

– Я почти жалею, что отказала тому старшекласснику.

Мы с Лю тут же на нее насели. Оказалось, что мастер-старшеклассник по имени Милош помог ей сделать зачарованные золотые колки для лютни, а потом предложил поразвлечься напоследок, но Аадхья, будучи благоразумной девушкой – за это я ее и любила, – отказала наотрез.

– Ну а ты? – спросила она, толкая Лю локтем. – Цзы-Сюань шел по лестнице впереди нас. Он, наверно, сейчас у себя…

Но Лю в кои-то веки не покраснела. Она сделала глубокий вдох и сказала:

– Вчера вечером я целовалась с Юянь.

Мы, разумеется, хором потребовали подробностей, и Лю захихикала и наконец покраснела, а потом признала, что вечерами в ее комнате происходило нечто гораздо более интересное, чем музыкальные репетиции.

– Извини, конечно, но зачем ты столько времени терпела наши шуточки насчет Цзы-Сюаня? – поинтересовалась Аадхья. – Или ты пыталась определиться?

Она, в общем, не ждала ответа, но Лю мучительно сглотнула и сказала дрогнувшим голосом:

– Это… было бы гораздо разумнее.

Мы обе сразу все поняли и замолчали. Лю в самом деле пыталась определиться, но не потому что хотела сделать какую-нибудь глупость. Она не стала бы пробираться в комнату Цзы-Сюаня в последнюю ночь, не стала бы срывать с него рубашку посреди спортзала, под романтичное шипение амфисбен. Она постоянно слышала предательский шепоток в голове – то, о чем мы все думаем не переставая. Это очень благоразумно – подцепить милого одаренного мальчика из шанхайского анклава, особенно когда он сам дает понять, что не прочь.

Столь же благоразумно было принести в школу десяток мышей, маленьких беспомощных созданий, которых можно носить в руке – и убивать их, одну за другой, высасывая ману, ровно столько, сколько надо, чтобы остаться в живых.

С ресниц Лю сорвалось несколько слезинок. Она прижала ладони к глазам, чтобы остановить слезы, и хрипло произнесла:

– Я старалась… хотеть того, что нужно. Того, чего я должна хотеть. Но я не могу. Даже если это хорошо и правильно… – она сдавленно всхлипнула. – Цзы-Сюань очень хороший. Он добрый, красивый, он мне нравится… и ничего страшного, что я поступила не так, как от меня хотели. Я не могу поделиться маной с Чжэнем и Минем, зато я могу сделать правильный выбор, и мама будет очень рада. Она скажет, что я ее умненькая девочка. Как тогда, когда я пообещала, что буду убивать мышей – ради себя, Чжэня и Миня.

Раньше до меня не доходило, но тут я поняла: вот почему очищение так на нее подействовало. Потому что Лю согласилась не столько ради себя, сколько ради двоюродных братьев. Первые три года она почти не пользовалась малией. Она брала лишь необходимый минимум.

– И Цзы-Сюаню это тоже нравится, – продолжала Лю. – Умная девушка с правильными запросами. Он и сам очень правильный. Он хочет познакомиться с моими родителями и помочь им строить анклав. Он просто в восторге. Господин Ли – его двоюродный дедушка. Цзы-Сюань полагает, что он не откажет нам в помощи. Я хочу помочь своей семье, хочу позаботиться о родных, но… не могу. Не могу больше быть благоразумной правильной девушкой. Я – это я.

Аадхья потянулась к ней, и я тоже; мы обняли Лю, а она своими влажными руками крепко обхватила нас.

– Завтра мы вернемся домой, – сказала она.

Мы обе вздрогнули. До сих пор мы не нарушали этого правила. Никто в школе не говорит вслух: «Я переживу выпуск». Но Лю, продолжая цепляться за нас, решительно повторила:

– Завтра мы вернемся домой. Я вернусь домой. И мама обрадуется – долгое время она ни о чем не будет думать, кроме того, что я вернулась. Но потом она снова захочет, чтобы я желала правильных вещей. Вещей, которые считает правильными наша семья… – Лю замолчала и сделала глубокий вдох. – А я не могу. Я хочу сама выбирать желания и помогать родным по-своему. Это тоже правильно.

Я взяла Аадхью за руку, и мы вместе образовали круг – не настоящий, конечно, но все равно круг. Мы сидели втроем, держась друг за друга. Лю снова стиснула наши руки и улыбнулась; глаза у нее блестели, но слезы из них больше не текли. Мы улыбнулись ей в ответ.

Впрочем, мы не могли сидеть так и улыбаться, как дуры, всю ночь, поэтому в конце концов… я вернулась к себе, никуда не заходя по пути. Я одолела искушение – и обнаружила Мою Прелесть, которая сидела у меня на постели и выразительно дулась. В моей тонкой подушке была прогрызена внушительная дыра и содержимое выброшено. Я гневно взглянула на мышь и спросила:

– Ну и на что ты обижаешься?

Она, прищурившись, посмотрела на меня своими бисерными глазками, повернулась спиной и зарылась в уютное гнездышко из перьев.

Мы не разговаривали наутро, хотя Моя Прелесть с ледяной любезностью позволила мне посадить себя в карманчик и отнести в столовую. Она испускала непрерывный поток нецензурных (насколько я могла судить) выражений с той минуты, когда Орион подошел ко мне, но он нимало не смутился. Сияя от восторга, он снова попытался взять меня за руку. Я смирилась и позволила ему это – на один лестничный пролет, пока мы не влились в толпу ребят, которые спешили в столовую.

Никаких особых лакомств на завтрак мы не получили, однако нам достались как следует поджаренные тосты, сардинки, маринованные овощи – в количестве, достаточном для всех. Школа напоследок неплохо нас накормила. Младшеклассники еще поглощали свои порции, когда Лизель влезла на стол, вооружившись телепатофоном; она убедила какого-то мастера сделать для нее этот прибор, и, хотя я понятия не имела, какая от него польза, школа, очевидно, одобрила ее идею.

– Давайте вспомним порядок отбытия, – объявила Лизель, и эти слова прозвучали у меня в голове по-английски, с редкими вкраплениями немецких слов и слабым эхом маратхи, сдобренным нотками санскрита и хинди.

Лизель принялась перечислять номера и имена, как будто они и без того не запечатлелись у всех