class="p1">Два года она живет с ним в кибуце Бейт Альфа, и дни ее не всегда устланы розами. Главы романа “Ливень”, опубликованные в журнале “Часослов” спустя два года после ошеломляющего успеха романа, не изменили неприязненное отношение.

“Надо прийти со стороны, чтобы получить свободные дни для творческой работы! Когда же человек все силы отдает работе в кибуце, то он за это не получает никаких подарков!” – громко сетовал молодой кибуцник, считающий себя писателем. Он просил хотя бы один день для творчества, но получил отказ.

Израиль усмехается: этот юноша ходит в модной цветной рубахе и коричневых вельветовых брюках, привезенных им из родительского дома в Тель-Авиве, пытаясь закрепить за собой имидж большого художника.

Вражда его к Наоми особенно обострилась после того, как та не слишком высоко оценила его стихотворение.

“Вы тут все пигмеи рядом с Израилем”, – говорит она на общем собрании членов кибуца.

“Все знают, что ты привязана к нему, как наркотику”.

“Я горжусь тем, что такой человек, как Израиль обратил на меня внимание”.

Израиль пытается охладить ее пыл: “Дорогая, у каждого человека есть право на свой характер и свое мнение”. Обычно она пытается быть сдержанной, но не тогда, когда, уязвленный до глубины души, он возвращается домой с бледным лицом и сильным сердцебиением.

Она не забывает провокацию, которую устроили Израилю, прервав его лекцию в читальном зале кибуца. Израиля попросили прочесть лекцию о повести Эрнеста Хемингуэя “Старик и море”. Он углубился в философские вопросы, когда группа членов кибуца потребовала сравнить прозу Хемингуэя со стихотворением “юного дарования”.

“Этот стих приемлем для внутреннего употребления, для столовой, таковы его границы. В нем нет ничего художественного”, – сказал Израиль “Ты самонадеян и высокомерен. Ты не трудишься в жару. У тебя есть условия углубляться в книги. У нас же нет возможности соревноваться с твоими успехами. Наше время посвящено тяжкому труду на полях, в свинарниках и коровниках”.

Шум, поднятый вокруг любительского стихотворения говорит о том, того, что общество начинает скатываться к духовному обнищанию, перестает отличать талант от бездарности. Израиль огорчен, что кибуцники поступают в университеты без вступительных экзаменов, без аттестатов зрелости.

“Мне, как литературному критику, – говорит Израиль, – надоели патетические преувеличения в оценках литературных произведений. Многие товарищи склонны давать титул гениальности любителям, поддерживать посредственную литературу, ибо это то, что они могут усвоить и понять. Не могу желать ничего хорошего такому самодовольному бездуховному и при этом высокомерному обществу. Замкнутое в самом себе, оно культивирует в своей среде посредственность, потому что большинство его членов не способны отличить высокое искусство от низкого”.

Его вкус не выдерживает отсутствия хотя бы искорки способностей в сочинениях, которые присылает ему кибуц для оценки.

На общих собраниях Израиль вносит предложения по модернизации жизни кибуца.

С тридцатых годов принято забирать детей от родителей уже в первые месяцы их жизни. Считается, что воспитание ребенка нужно поручать профессионалам. Дети находятся у родителей только с четырех до шести часов после полудня. Почему нельзя, оставлять детей ночевать в родительских домах, чтобы те больше влияли на своих детей, и связь между ними была более близкой! Почему в кибуцах до сих пор ограничено число детей в семье: не более трех?

Израиль требовал убрать общественные уборные, строить для каждой семьи отдельные туалеты и ванные, прекратить дележку одежды. Он настаивал на том, что кибуц отстает от реальности. А его выступление против совместных трапез в общественной столовой вызвало настоящий переполох.

“Что значит, не проводить общественные трапезы?! Отменить эту традицию?”

Кибуц видит в этом знак прогресса.

“Это было достижением, когда в кибуце было немного членов, это сближало. Теперь картина изменилась. Члены кибуца обнаруживают себя среди незнакомых случайных людей, утрачен элемент товарищества”.

Враждебно настроенные произносят на общем собрании зажигательные речи, противясь обновлению жизни кибуца. Собрание отвергает его предложения, считая, что это приведет к распаду всей идеологии кибуцев.

Израиль настаивал на своем и, главное, на праве каждого свободно выражать свое мнение. Члены кибуца обвиняли его в высокомерии. А он говорит, что выдающиеся люди покидают кибуц, и остаются в нем лишь середнячки.

“Кто думает иначе, чем коллектив, – тот изменник, и кровь его разрешена к пролитию”, – вот мнение новоявленных большевиков.

Наоми видит, что каждое такое столкновение оборачивается для мужа сердечным приступом.

Противники говорят, что его мировоззрение реакционно, распускают слухи о его странных привычках, обвиняют его в эгоизме, нежелании участвовать в жизни кибуца. Он противопоставляет себя коллективу. Крикливая молодежь тянет за собой остальных, формируя “общественное мнение”. Теперь большинство в кибуце говорит об Израиле: “Он очень умный, но не совсем нормальный”. Но самое неприятное, что его и Наоми обвиняют в паразитическом образе жизни. Для члена кибуца это самое оскорбительное обвинение. Израиль унижен. Ведь он преклоняется перед идеей кибуца.

Наоми испытывает постоянный страх за его здоровье. А он все еще находится во власти иллюзий. К нему приходят за советом множество людей всех возрастов, и это продолжает вселять в него веру в свои силы и в свое влияние. С большой осторожностью она старается пробудить его от этих неосуществимых мечтаний: “Кибуц – рай для посредственностей, убегающих от всяческих забот: детей воспитывает кибуц, каждый член кибуца обеспечен работой. Люди талантливые оставляют кибуц”.

Израиль согласен с тем, кибуц страдает множеством болезней, но продолжает твердить: “И все же, дорогая, во всем мире нет более образцового общества”.

Здесь многие страдают и молчат. Израиль же молчать не умеет и не желает. В своих лекциях и на страницах журналов он излагает свои мысли острым, как лезвие бритвы, языком, навлекая на себя огонь со всех сторон.

В кибуце Азореа, среди земляков из Германии, она чувствовала себя более комфортно, чем в Бейт Альфа, основанном уроженцами Польши.

Но в гармонии с Израилем она способна преодолеть отчуждение. Она воспринимает его боль, как свою.

Она не отрывает любящего взгляда от мужа, когда он возится в их небольшом дворе, взрыхляет мягкую после дождей землю и сажает цветы.

Он старается преодолеть ее замкнутостью. Рука об руку, они идут в столовую и на общие собрания.

Его выступления пользуются неизменным вниманием слушателей.

Однажды взволнованная его речью женщина вскочила с места и, прерывающимся голосом воскликнула:

“Слушать Израиля – это же лучше концерта, театра или кино! Личность его притягивает, слова трогают тонкостью и непосредственностью!”

Наоми хочет научиться у него самовыражению, но ей это не удается. Его речь пересыпана цитатами из книг и высказываниями мудрецов.

В кибуце памятна история с юным учителем музыки Наумом Хайманом.

Он загорелся идеей