Лорагэ вяло пыхтит трубкой.

– И это я слышу от женщины, чей дед выбил зубы у всех своих служанок, чтобы они стали непривлекательными и не вводили его в искушение.

– Но тогда времена были другие!

Он в очередной раз выдувает дым.

– Интересно, а каково это?

– Уверена, очень больно! Однажды у меня разболелся зуб, и я…

– Нет, – обрывает он меня, – я не о выбитых зубах, я о том, как сосут без зубов. Я бы хотел такое испытать. Каково оно, интересно?

– У вас всегда одно на уме. Вы подобны белке, которая постоянно ищет орешки.

– И это правда, чистая правда. – Он не отрицает очевидного и возвращается к своей любимой теме. – Идите же сюда, Ду-Ду, – обхаживает он меня.

– Ду-Ду? Кто такая Ду-Ду? Так вы называете свою рыжеволосую шлюху?

– Которую? – Он улыбается и качает головой. – Я всегда терпеть не мог имя Диана. Терпеть не мог. В детстве у меня была нянечка, которую звали Диана. Какое глупое имя. Та еще была ведьма.

– Тогда зовите меня Аделаида. А не Ду-Ду.

Он ложится на бок и, покачивая трубкой, говорит:

– Так скажите мне, Ду-Ду, правда ли, что, как они болтают, король может заниматься любовью дважды, без перерыва?

Я смеюсь:

– Кто такие «они»?

– Те люди, которые все про всех знают. Я слышал, что поговаривают, будто король может заниматься этим два раза кряду, даже два раза кряду с одной и той же женщиной? – Он выжидательно смотрит на меня.

– Откуда мне знать. Я с ним никогда не спала. Я спала только с вами.

Он вновь ложится на кровать, трубку роняет на пол.

– Так это правда? – опять вопрошает он. Сейчас у него странное выражение лица и такой взгляд, как будто его ударили по голове. – Что вы с сестрой спите с ним вместе? Одновременно?

Я передергиваю плечами. Я бы не стала. Не смогла бы.

– Нет-нет! Я же говорила вам, что никогда не спала с королем. Ни с Марианной, ни без нее.

– А Гортензия? Поговаривают, что и она тоже, только она не участвует, а лишь смотрит. Она слишком большая ханжа, чтобы присоединиться, но наблюдает за ними обнаженная. Она распускает волосы и…

Я закрываю ему рот своей грудью:

– Молчите, молчите!

Лорагэ со смехом высвобождается.

– Но вы бы рассказали мне, если бы переспали? Вы бы все мне рассказали? В подробностях?

– Если бы переспала с кем?

– Переспали с королем. Со своими сестрами. Особенно если бы в этом участвовала Гортензия. Говорят, что она распускает волосы и лижет…

– Пожалуйста, Лорагэ! Прекратите! Этого никогда не случится.

* * *

После довольно приятного времяпровождения с супругом я возвращаюсь в Париж навестить мадам Ледиг. Она говорит, что теперь я замужняя женщина и должна вести себя соответственно, а не как веснушчатая хохотунья, которой я, по сути, осталась. Я знаю, что, несмотря на ворчание, она меня обожает, поэтому, чтобы порадовать ее, обещаю, что больше не буду вести себя, как суетливая белка, а уподоблюсь гордой и степенной львице.

А потом я еду к Луизе. Сейчас она живет в собственном доме, маленьком домике, который предоставил ей король, на смешной узкой улочке недалеко от Лувра; здесь когда-то жила родственница мадам Ледиг, еще одна вдовствующая герцогиня де Ледигьер. Мебели нет, комнаты голые и чем-то напоминают монастырь. У нее даже ковра нет на вымощенном плитами полу, только маленькие квадратики перед креслами, чтобы поставить ноги. На одном голубыми и розовыми нитками вышито: «Добро пожаловать», но заходить в эту комнату все равно не хочется.

– Хорошо выглядишь, – говорит Луиза, но о самой Луизе такого не скажешь. Кожа у нее скорее серая, нежели белая, и сама Луиза похожа на старушку, хотя она всего на четыре года старше меня. Раньше она заботилась о своей внешности, а сейчас не румянит щек и даже мушек не приклеивает.

Я нервно смеюсь:

– Луиза, ты похожа на монашку.

– Звучит как комплимент, – негромко произносит она, хватаясь за простые деревянные четки у себя на коленях. – Я задумываюсь о том, чтобы принять постриг.

– Не делай этого!

Она закатывает глаза к потолку:

– Уйду я в монастырь или нет – неважно, остаток своей жизни я посвящаю Господу. Чтобы искупить свои грехи.

Впервые я не знаю, что сказать. Из нее сочится темная боль, заполняя собою комнату.

– Хочешь услышать последние новости при дворе? – беспечно спрашиваю я и только потом понимаю, что любые новости о жизни при дворе будут касаться Марианны. И короля. – Или что-нибудь о королеве?

– Как там Ее Величество?

– Очень хорошо, Марианна уверяет меня… Я хочу сказать, что теперь ей прислуживает Марианна, ну, ты об этом сама знаешь… сама отдала ей свое место… ну, не ей, а Гортензии… Марианна уверяет, что королева жива-здорова и…

Я беспомощно умолкаю. Все дороги ведут к Марианне. Честно говоря, Марианна ни одного хорошего слова о королеве не сказала. Она умеет передразнивать людей, поэтому у нее очень смешно получается польский акцент королевы: «Карашо, карашо, карашо». Марианна говорит, что королева сама заслужила, чтобы над ней смеялись, потому что за двадцать лет жизни во Франции она так и не избавилась от своего ужасного акцента.

Во взгляде Луизы вспыхивает боль, когда я произношу имя Марианны. Повисает молчание, я пытаюсь придумать, что же еще сказать.

– Тебе здесь нравится? Эти комнаты такие… такие… белые. Белые! Белый цвет – это хорошо, покой и безмятежность. Мои покои в Версале так загромождены. У семьи моего супруга денег больше, чем герцогств, и они постоянно покупают мебель, а я постоянно на что-то наталкиваюсь, как было у мадам Ледиг, поэтому я… У тебя в комнате мило. Спокойно.

В конце концов Луиза произносит:

– Для меня это не имеет никакого значения. Ничего не имеет значения.

Она неопределенно машет рукой, потом возводит глаза к потолку. Кажется, что больше она не живет, как будто ее душа отделилась от тела и осталась одна оболочка, в которой когда-то Луиза обитала. Мучительно больно видеть ее такой. Когда я уезжаю, обещаю писать ей почаще, но знаю, что обещания не сдержу. Что я могу ей сказать? Не знаю, как утешить.

Бедняжка Луиза. Не понимаю, зачем Марианна выдворила ее из Версаля? Почему Луиза не могла оставаться с нами? Разве так не было бы лучше?

– Привычка – вторая натура, – шипит Марианна, когда я поднимаю эту тему. – А к Луизе он привык.

– Но что в этом плохого? Луиза никогда никому не причинила вреда.

– Никто никогда не выигрывал от того, что был добр, – отвечает Марианна, и по ее тону я понимаю, что мне лучше эту тему больше не затрагивать.