– Ночью привезли женщину с сердечным приступом. Это было вообще-то не мое дежурство, я подменял… Я думал – если я ее не спасу, получится, что на моей совести будет чужая жизнь. У меня еще никто из пациентов не умирал.

Я взглянула на Сашу.

– Спас?

– Ну вроде да. Получше стало.

Мы пошли молча к больнице. Но это было очень приятное молчание. Я шла не одна. Рядом шел человек, которому было важно, как чувствует себя моя мама. Это было такое странное, непривычное чувство. Сколько я себя помню, я стремлюсь к самостоятельности. Может быть, потому, что быстро перегнала маму по росту, и мне давно ее жалко – когда я вижу в окно, как она тащит огромные сумки, чтобы накормить меня, или, уставшая, принимается перед сном мыть пол во всей квартире, чтобы легче дышалось, или как все пользуются ее безграничной добротой, или как над ней насмехается папа…

А сейчас мне нравилось, что рядом есть кто-то, кто может сказать: «Постой здесь. Я сейчас все узнаю. Если можно будет, пройдешь наверх».

Я осталась стоять у стеклянной стены приемного покоя. Нет, я не врач. Вот кто угодно, но не врач. Никогда не привыкну к виду людей, которые не могут ходить, встать с каталки, которым ничем нельзя помочь. Я очень хочу бороться с несовершенством нашего мира, но по-другому.

Саша вышел из другой двери, я его не сразу заметила. По его спокойному, но слишком серьезному лицу я ничего не поняла.

– Пойдем, – сказал Саша и категорически стал выталкивать меня на улицу, взяв под руку.

– Нет, нет, подожди… Что там? Что?

– Да ничего, пошли. Не пустят. Не надо здесь быть. Она почувствует, что ты рядом, волноваться будет…

– Странные вы какие… Не материалисты… Хотя должно быть все наоборот… А вы…

– Мы – это я? – хмыкнул Саша.

– Вы – это врачи. Мне вчера такое же врач-реаниматолог говорил.

Я все-таки подчинилась, вышла вместе с ним на улицу. Сегодня день обещал быть темным. Обещал, но не смог. С неожиданной стороны – с северо-запада – вдруг стали проглядывать рваные кусочки светлого неба, и даже выглянул кусочек голубого. Его, правда, тут же затянуло пеленой – но не грязно-коричневой, как было ранним утром, а хотя бы светло-серой.

– Не материалисты? – улыбнулся Саша. – Да нет, почему… Просто законы существования материи гораздо более сложные, чем казалось сто лет назад. Как-то по инерции покатилось – или материя, простая и понятная, или дух, сложный и непостижимый. А истина – не посередине, а где-то в другом месте. Материя и дух – неразделимы. И это сложнейшая субстанция. Чем больше узнаешь, тем больше теряешься. Никогда не знаешь, что определит выздоровление пациента или, наоборот, что помешает, несмотря на все наши усилия. Где кончаются законы материи и начинаются другие, которых мы не знаем… И вообще законы эти совсем не такие… Не линейные… Не очевидные…

Я внимательно слушала Сашу. Какой странный мир. Я случайно познакомилась с ним именно в такой момент – ни раньше, ни позже. В момент, когда мне, самостоятельной и уверенной в себе, понадобилась помощь. Когда ничего так не интересует меня, как то, что связано с выздоровлением моей мамы… А он – еще и врач! Вот тебе и – хаос! Управляемый неизвестными нам законами… Ведь Саша тоже об этом говорит…

– Понимаешь, о чем я? – спросил Саша, с улыбкой глядя на меня.

– Понимаю. Да. А что сказали про мою маму? – спросила я его в свою очередь. Не надо мне зубы заговаривать тайнами нашего бытия. Не надо меня сбивать с толку своими улыбками. – Ей лучше? Почему мне нельзя к ней?

– Потому что она еще в реанимации. Но сегодня ее переводят в терапию, вот тогда ты к ней и придешь.

– Хорошо.

Я уже пожалела, что сама не спросила все в регистратуре. Я не привыкла ни на кого полагаться, особенно на совершенно чужого человека.

Я даже ничуть не удивилась, когда навстречу нам вдруг выдвинулся из-за угла какого-то дома Мошкин. Мошкин, как и следовало ожидать, застыл, как вкопанный, краснея, бурея, синея… Чем хорош Леша – он человек искренний. Ведь неискренние люди не могут мгновенно посинеть оттого, что встретят своего любимого человека с другим.

– Алекса… – хрипло проговорил Мошкин. – Это…

– Ты в школу идешь? – спросила я Мошкина.

Он кивнул, взглядывая на Сашу, отворачиваясь, снова взглядывая, снова резко отбрасывая назад голову, так, что я увидела оборванный хлястик мошкинского капюшона с изношенным искусственным мехом.

– Я тоже скоро в школу приду. Будет Дылда спрашивать, так и скажи: «Ждите!»

– Ага, – послушно кивнул Мошкин. – Это…

– Леш, иди, у меня дела. Я приду.

– Ага…

На негнущихся ногах Мошкин запрыгал в другую сторону от школы, потом, спохватившись, глянул на меня, резко повернул обратно и поскакал по направлению к школе.

– Ухажер? – улыбнулся Саша.

– Друг, – пожала я плечами.

– А что говорит как-то… Со слухом, с речью у него все в порядке? Обученный глухонемой, да?

Поскольку Саша не ерничал, а спрашивал участливо, как врач, мне стало совсем обидно за Мошкина.

– Так модно сейчас разговаривать, он просто модный, понимаешь? Мы – другое поколение.

– Хорошо, – засмеялся Саша. – Я так и думал, что ты такая. Когда издалека на тебя смотрел.

Я не поддамся на эти штучки. Зря он рассчитывает.

– Ну, пока! – сказала я, поскольку мы подошли к развилке, от которой надо было или сворачивать к школе, или уже нет. А я решила пойти-таки на уроки. Сумку я на всякий случай с собой взяла.

– Ты не домой? – уточнил Саша.

– Я – школьница, одиннадцатиклассница, так, к слову, – объяснила я.

И ушла, и даже не обернулась.

В школе начался четвертый урок, я видела мокрую еще куртку Мошкина – снег на капюшоне таял на глазах, наверное, он только что прискакал – следил за мной и Сашей и, поняв, что я повернула к школе, тоже помчался сюда. Урок у нас по расписанию совсем нейтральный – ОБЖ, учитель нормальный, который радуется тому, что кто-то пришел на урок. Я спокойно вошла в класс и напоролась на яростно вытаращенные глаза… Дылды.

Я перевела взгляд на ее голову, на плечи… Посмотрела на класс. Все сидели, как обычно, никто не ржал, не залезал под парту… Не обратили внимания? Нет, вон Мошкин сидит, еле сдерживает смех… Наверно, остальные уже отсмеялись.

– Заходи, Веленина! – величаво кивнула мне Дылда и поправила белую шапочку с аккуратным ярко-красным гребешком, завязанную под подбородком на тесемки, и открытыми ушами (чтобы лучше слышать, вероятно…). – Ты очень кстати, собственно, как всегда. А мы с ребятами обсуждаем сценарий новогоднего праздника.

– Утренника? – спросила я, удивляясь самой себе.

Что я лезу? Я пожала плечами и села на свое место, перед верным Мошкиным. Замена. Надо было зайти домой попить чаю.