что Калифорния — это что-то очень похожее на волшебный остров. Как есть волшебный остров. Такой же, как в кино, только лучше. Люди живут в одноэтажных домах, а не в многоквартирных высотках, сказал он, и тут же принялся рассуждать и сравнивать одноэтажные (максимум двухэтажные) дома и здания в четыре или пять этажей, в которых лифт то сломан, то не работает. Единственное преимущество зданий — это расстояния. Район высокоэтажной застройки сокращает расстояния. Все находится ближе. Можно пешком дойти до супермаркета, можно пешком дойти до ближайшего бара (тут он подмигнул преподобному Фостеру), и даже до твоей церкви рукой подать, и до музея тоже. То есть не нужна машина. Ее даже иметь необязательно. И тут он принялся рассуждать о статистике дорожных происшествий с летальными последствиями в округе Детройт и округе Лос-Анджелес. «А еще примите во внимание, что машины производятся в Детройте, а не в Лос-Анджелесе!» Он поднял палец, порылся в кармане пиджака и вытащил ингалятор, какими пользуются астматики. Все молча ждали. Он дважды пшикнул из ингалятора, и звук этот проник в каждый уголок церкви. Извините, сказал Симен. А потом рассказал, что выучился водить машину в тринадцать. Сейчас-то я не вожу, но в тринадцать лет научился и этим отнюдь не горжусь. В этот момент он посмотрел в зал, уперев взгляд в его приблизительный центр, и сказал, что был одним из основателей партии Черных Пантер. Точнее, сказал, Мариус Ньювелл и я. С этого момента речь его легонько развернулась и поменяла направление. Словно бы двери церкви распахнулись, писал Фейт у себя в блокноте, и вошел призрак Ньювелла. Но тут же Симен, желая, видно, смягчить обстановку, заговорил не о Ньювелле, а об его матери, Энн Джордан Ньювелл, и припомнил, какая она была статная, как не покладая рук работала на фабрике поливальных установок, восхвалил ее религиозность (она каждое воскресенье ходила в церковь), ее трудолюбие (дома у нее было чисто как в операционной), какая она была милая, как всегда всем улыбалась, какая была ответственная и как всем давала мудрые и хорошие советы, нисколько не навязывая своего мнения. Нет ничего выше матери, пришел к выводу Симен. «А я основал, вместе с Мариусом, Черных Пантер. Мы брались за любую работу и закупали ружья и пистолеты, чтобы народ мог защитить себя. Но мать — она превыше черной революции. В этом уж будьте уверены. В своей длинной жизни мне приходилось часто рисковать, и я повидал всякое. Приходилось бывать в Алжире и в Китае, и в некоторых тюрьмах здесь в Америке. Но ничего нет дороже матери. Это я вам скажу здесь, это я скажу в любом другом месте и в любое другое время», — произнес Симен грубым охрипшим голосом. Потом опять извинился, развернулся лицом к алтарю, а потом снова повернулся лицом к публике. Как вы знаете, Мариуса Ньювелла убили. Убил его такой же негр, как мы с вами, и случилось это ночью в Санта-Крус, Калифорния. Я ведь ему говорил. Мариус, не возвращайся ты в эту Калифорнию, там полно полицейских, которые знают нас как облупленных. Но он не послушался. Ему нравилась Калифорния. Ему нравилось по воскресеньям уходить к прибрежным скалам и вдыхать запах Тихого океана. Когда мы оба сидели по тюрьмам, я временами получал от него открытки, он там писал, что ему снилось, как он дышит морским воздухом. И это странно, нечасто я знавал негров, которым так нравилось море. Точнее, никогда я с такими не встречался, особенно в Калифорнии. Но я понимаю, что хотел сказать Мариус, понимаю, что это значит. На самом деле есть у меня одна теория всего этого, в смысле того, почему нам, неграм, не нравится море. Оно нам, по правде говоря, нравится. Просто не так сильно, как другим людям. Но речь сейчас не об этом. Мариус сказал мне, что в Калифорнии сейчас многое поменялось. Сейчас, к примеру, стало больше черных полицейских. Это правда. Это поменялось. Но есть и другое, что осталось прежним. Хотя есть и перемены, и это надо признать. И Мариус признавал и знал, что в этом есть частично и наша заслуга. Мы, Черные Пантеры, способствовали изменениям. Мы принесли в общую кучу свою песчинку — или даже опрокинули туда самосвал. Мы способствовали изменениям. Также им способствовали мать Мариуса и другие черные матери, что по ночам, вместо сна, плакали и представляли себе, как разверзаются врата ада. Так что Мариус решил вернуться в Калифорнию и прожить там оставшиеся годы, прожить спокойно, никому не вредя, и, может, создать семью и растить детей. Он всегда говорил, что старшего сына назовет Франк — в честь товарища, который умер в тюрьме Соледад. На самом деле ему понадобилось бы минимум тридцать сыновей, чтобы почтить память каждого из покойных друзей. Или десять — и каждому дать по три имени. Или пять, и каждого назвать шестью именами. Но правда в том, что сыновей он завести не успел, так как однажды ночью, когда он шел по улице в Санта-Крус, его убил черный. Говорят, из-за денег. Говорят, Мариус был должен денег и за это его убили, но мне что-то не верится. Думаю, кто-то хорошо заплатил за его убийство. Мариус в то время боролся с распространением наркотиков в их районах, и кому-то это не пришлось по нраву. Такое возможно. Я еще сидел и не знаю в точности, что произошло. У меня есть версии, слишком много версий. Я знаю только, что Мариус умер в Санта-Крус, где он не жил, куда приехал лишь на несколько дней, и навряд ли убийца был оттуда родом. То есть убийца — он выследил Мариуса. И есть только одна причина, почему Мариус приехал в Санта-Крус, — море. Мариус приехал свидеться с Тихим океаном, вдохнуть его запах. А убийца поехал в Санта-Крус, вынюхивая Мариуса. И случилось то, о чем все знают. Иногда я представляю себе Мариуса. Чаще, чем мне в глубине души хочется. И вижу его на пляже в Калифорнии. На каком-нибудь из Биг-Сур, к примеру, или на пляже Монтерея, к северу от Фишерменc Уорф, если ехать по хайвею номер 1. Он стоит, облокотившись руками о подоконник, спиной к нам. На улице зима, туристов почитай что и нету. А мы, Черные Пантеры, мы молоды, никого старше двадцати пяти нет. Мы все вооружены (хотя оружие оставили в машине), и лица у нас сугубо недовольные. Море ревет. Тогда я подхожу к Мариусу и говорю: пошли отсюда, прямо сейчас пошли. И в этот момент Мариус оборачивается и смотрит на меня. Он улыбается. Улыбается своим мыслям. И показывает на море — не получается у него словами описать