class="p1">— Кочерга Мария Васильевна! — представилась интервьюируемая, медленно поднимаясь со своего низенького удобного кресла и как бы воздвигаясь надо мной царственной своею осанкой. — Студентка пятого курса Тюменского индустриального института, здесь на практике…

— Да вы садитесь, что вы, — растерялся я.

Маша села, и улыбнулась снова, и вновь стала похожа на семиклассницу, а я перевел дух.

Да, фамилии у людей разные. У Владимира Николаевича одна фамилия, у Марии Васильевны другая. Как знать, может быть, из-за фамилии отчасти она и улыбчивая такая. Трудно быть угрюмым и вялым, когда фамилия у тебя энергичная и веселая, постоянно улыбки вызывала и в детсаде, и в школе, а потом и в институте, даже у самых солидных профессоров с фамилиями, известными на весь мир.

Фамилия Маши на Медвежьем известна давно. Ее отец Василий Маркович буровой мастер. Работает уже около двадцати лет, из них на Севере — девять. Так что профориентацию Мария Васильевна проходила без отрыва, так сказать, от домашнего очага.

— Папа бурить будет, а я на добыче, — получается династия, — улыбалась Маша. — Вторую неделю оператором работаю.

И я записал, торжествуя в душе: «Династия!» Вот оно, коренное-то население Севера, вот оно!

— А брат?

— Брат в Бугуруслан собирается. В летное училище поступать будет.

Я вздохнул и пометил: «Бугуруслан». Жаль.

— Он потом в Надым хочет вернуться, вместе будем работать, — утешила меня Маша.

Круг, как говорится, замкнулся. Не ответ ли это на все вопросы? Вот живут люди на Севере, давно живут. А значит, счастливы здесь. Или все-таки нет?

— А как с жильем — неважно? — спросил я с осторожностью.

— Хорошо, — возразила Маша. — Квартира у нас отдельная, всем места хватает. — И снова эта улыбка. — Ну, как вам у нас?

— Очень! — признался я.

— Вот только телевизор не работает, — пожаловалась Маша. — А вы в теплице нашей были? Нет? Михаил Александрович!..

И в теплице я все улыбался, вспоминая улыбку Маши. И окончательно разнежился в тропическом климате пятого гэпэ, где сидит за пультом симпатичная дочь бурового мастера, с улыбкой подгоняет в магистраль подсушенный чистый газ, которого хватит на три Москвы…

На двери балка, поставленного у вертолетной площадки пятого гэпэ, надпись: «Аэропорт Минутка». Сокровенный смысл такого детсадовского наименования дошел до нас с Женей на третий час ожидания, когда лопнула надежда залететь на первый гэпэ, где работает оператор Владимир Ковбель, награжденный недавно премией Ленинского комсомола, и стало ясно, что сегодня дай бог бы в Надым попасть. И уже надоело выскакивать поминутно за дверь на моросящий холод и пытаться пронзить взглядом низкие плотные тучи, за которыми прокатывался порой приближающийся и вновь уходящий рокоток вертолета. Ну что ж, главное-то мы поняли: проблем у газовиков гораздо меньше, чем у строителей, летчиков, учителей и остальных надымчан, имеющих не столь непосредственное отношение к газу. Что ж, это естественно. «Хозяева», правильно Валерий говорил.

— Вот так, бывает, и вахта часами сидит, — сказал Владимир Николаевич.

— А то и сутками, — уточнил Василий Васильевич Заруцкий, наш новый знакомый, начальник производственно-диспетчерской службы седьмого, восьмого и девятого гэпэ. — С транспортом у нам вообще проблема. И вездеходов нехватка, и грузовиков. И вертолетов мало. Люди, бывает, по двое суток еще сидят на гэпэ после своей вахты, а дома их ждут, да и самим уже тут невмоготу. Ну-ка, посмотрите, обогреватель включен?

Женя тронул радиатор у стены и покачал головой.

— Он с пульта включается, сейчас позвоню.

Заруцкий снял трубку телефона, поговорил с Машей, и радиатор щелкнул. А я представил, как радуются люди зимой, в мороз, когда вот так щелкает радиатор и можно положить на теплый металл закоченелые пальцы.

— Пойдемте прогуляемся, пока нагреется, — предложил Российский. — Борта пока все равно не дадут, чувствую.

И мы вышли из балка.

Позади нас с шипением полыхал факел над трубой гэпэ. А перед глазами пространство тундры, как бы снижаясь вдали из-за стелющихся туч, простиралось безбрежно и несравнимо. Воздух полярный прозрачен. Дымки на горизонте почти нет, и отчетливость далей сохраняется на десятки километров, так что ни с морем Балтийским, ни со степью не сравнишь этот простор, знобяще пустынный, немой, буро-зеленый по тону, с широким свободным ветром.

Шипящее гудение позади нас умолкло. Это Маша выключила факел. В тишине тундры остался будто бы след звука — тонкий, почти прозрачный, но с теплой живой окраской.

— Скважина поет, — объяснил Российский. — Вон — видите столбик?

— Это оттуда газ идет? — словно не поверил Женя. — Тут одиннадцать скважин по схеме должно быть. Пойдемте к скважине! Хоть скважину живую потрогать…

И мы зашагали по широкой, обильно засыпанной песком дороге к скважине. Глядя на груды песка, обходя глубокие колеи с водой, проступающей и над песком, я пытался прикинуть, сколько же нужно было песку навозить сюда на вертолете, чтобы вот этот хотя бы тупичок построить — метров триста всего или даже меньше. А без песка не обойтись. Вон, даже здесь вода, на пригорке. А низина сплошь залита разливом извилистой Хэ-Яхи. Над речкой кружатся чайки: охотятся.

— Рыбы много? — спросил я, едва набирая дыхания, чтобы поспеть за широким шагом Российского.

— Ловят ребята. Здесь в любом озере — как в аквариуме. А в реку и шокур, и муксун заплывает. Осенью грибы, клюква, морошка. Вот и не уехать от богатства такого…

Он остановился, мы отдышались.

— Привыкаешь, — сказал он, неопределенно поводя рукой по горизонту. — Где еще такой простор?.. Слышите?

— Поет! — подтвердил Женя, улыбаясь и кивая в сторону скважины. — Это же здесь, получается, газ, прямо под ногами, да?

— А сколько лет она вот так петь будет? — спросил я. — На сколько газа-то хватит?

— Лет на десять. Может, на пятнадцать.

Я ожидал более мощных сроков и теперь немного растерялся.

— А потом? Скважину засыпать, месторождение на карте зачеркнуть?

— Почему? — обиделся Российский. — Создадим избыточное давление под землей. Потом компрессоры поставим, еще лет десять потянем газ.

— Получается всего двадцать пять лет, — прикинул Женя. — А через пятьдесят что тут будет, кто останется? Людей-то куда девать?

— Электростанцию можно поставить. Или завод на газе. Да мало ли что! — Российский пожал плечами. — Сегодня у нас другие проблемы, совсем другие, гораздо проще. А внуки наши как-нибудь разберутся, что делать. Тогда наука знаете куда уйдет? Ого-го! — Российский махнул рукой, будто бывал в том, будущем времени, о котором так беспомощно беспокоимся теперь мы, и вскоре мы подошли к скважине.

— Только осторожней, — предупредил он. — Давление все-таки — семьдесят атмосфер…

Скважина пела. Вблизи мелодия газа напоминала широкое и мажорное звучание органа. Будто тысячи разномерных труб сливали ручьи голосов в единый гимн мощи земных глубин. Хотелось ближе коснуться этой торжественной песни, я положил