– Ладно, – говорю я, все еще немного раздраженная: образ Молли на его коленях все еще свеж в памяти.

– Да ладно, Тесс. Не дуйся. – Он смеется и тычет меня в бок.

Я невольно усмехаюсь.

– Не отвлекай меня! Я за рулем!

– Это, пожалуй, единственная причина, когда тебе позволительно не разрешать прикасаться к себе.

– Да, уж будь любезен.

Мы оба смеемся. Как это здорово! Он кладет руку мне на бедро и гладит пальцами.

– Вот так?

От его хриплого голоса у меня покалывает кожу. Мой организм реагирует на Хардина моментально: пульс учащается до барабанного боя. Я глотаю слюну и киваю, отчего он вздыхает и убирает руку.

– Я знаю, ты так не думаешь… но если б ты не была за рулем, я бы уже ласкал тебя пальцами.

Вспыхнув, разворачиваюсь.

– Хардин!

– Прости, детка, – улыбается он, с притворно невинным видом поднимая руки, и смотрит в окно.

Мне нравится, когда он называет меня деткой; никто раньше меня так не называл. Мы с Ноем всегда считали, что придумывать друг для друга клички– это для школьников, но когда Хардин называет меня каким-нибудь ласковым словечком, кровь поет в жилах.

Возвращаемся к отцу Хардина. Они с Карен уже ждут нас во дворе. Кен сам на себя не похож – в джинсах и футболке с эмблемой CWU. Я никогда не видела его неформально одетым, так он действительно очень похож на Хардина. Они приветствуют нас улыбками, Хардин пытается ответить тем же, но получается не очень, и он покачивается на каблуках, засунув руки в карманы.

– Готов? – спрашивает Кен Хардина.

Он выглядит так же неуклюже, как и Хардин, только еще больше нервничает под недоверчивым взглядом сына.

Хардин оглядывается на меня, и я ободряюще киваю; удивительно, я стала для него кем-то, у кого он черпает уверенность. Кажется, дело пошло. Мне так радостно, сама удивляюсь.

– Мы будем в теплице, принеси нам мешки с землей, – говорит Карен, целуя Кена в щеку.

Хардин смотрит на них, и на секунду мне кажется, что он тоже сейчас поцелует меня, но он этого не делает. Я иду за Карен в теплицу. Заходим, и я ахаю. Теплица огромная, гораздо больше, чем кажется снаружи, и Карен не шутила, когда сказала, что работы много. Здесь почти пусто.

Карен упирает руки в бока с ликующим видом.

– Работы непочатый край, но, думаю, мы справимся.

– Я тоже так думаю.

Хардин и Кен заходят, неся по два мешка каждый. Оба молчат и, бросив мешки там, где показывает Карен, плетутся обратно. Скоро набирается двадцать мешков почвы, сотни семян и десятки саженцев цветов и овощей. Неплохо для начала.

Когда я замечаю, что солнце уходит, осознаю, что не видела Хардина уже несколько часов. Надеюсь, они с Кеном еще живы.

– Думаю, на сегодня достаточно, – говорит Карен, вытирая лицо.

Мы обе перепачканы грязью.

– Думаю, пора проверить Хардина, – говорю я, и она смеется.

– Для нас, особенно для Кена, очень много значит, что Хардин стал приходить чаще. И мы знаем, что именно тебе мы должны быть за это благодарны. Надеюсь, вы преодолели ваши разногласия?

– Вроде того… думаю, да, – усмехаюсь я. – Мы еще очень разные.

Если бы она знала!

Она понимающе улыбается.

– Ну, быть разными иногда необходимо. Хорошо, когда есть о чем поспорить.

– Но он, безусловно, трудный.

Мы обе смеемся, и она обнимает меня.

– Ты милая девушка. Ты сделала для нас гораздо больше, чем ты думаешь.

Я чувствую, что у меня щиплет глаза, и киваю.

– Надеюсь, вы не возражаете, если я сегодня останусь. Хардин попросил меня, – говорю я, старательно избегая смотреть ей в глаза.

– Конечно, нет. Вы оба взрослые, и я верю, что ты предохраняешься.

О боже! Чувствую, что мои щеки краснее, чем луковицы, которые мы только что посадили.

– Мы… э… мы не… – заикаюсь я.

Зачем я говорю об этом с будущей мачехой Хардина? Я замолкаю.

– О… – так же неловко говорит она. – Пойдем внутрь.

Я иду за ней в дом. У двери снимаем грязную обувь. В гостиной Хардин сидит на краю дивана, а Кен – в кресле. Глаза Хардина немедленно встречаются с моими, и между нами пробегает искра.

– Пока ты приводишь себя в порядок, приготовлю, – говорит Карен.

Хардин встает и подходит ко мне. Он, кажется, рад, что ему больше не придется сидеть в комнате наедине с отцом.

– Мы скоро вернемся, – говорю я, поднимаясь вслед за ним по лестнице.

– Ну, как вы? – спрашиваю я, когда мы оказываемся в комнате.

Вместо ответа он обнимает меня и приближает губы к моим. Мы прислоняемся к двери, и он прижимается ко мне.

– Я скучал по тебе.

Во мне все тает.

– Правда?

– Да. Я провел несколько часов с отцом в неловком молчании, изредко обмениваясь еще более неловкими репликами ни о чем. Мне нужно развеяться.

Он проводит языком по моей нижней губе и утыкается носом мне в шею. Это что-то новенькое. Приятное, заводит и что-то новое.

Его руки спускаются по моему животу, останавливаясь на пуговице джинсов.

– Хардин, мне нужно принять душ. Я вся в грязи, – смеюсь я.

Он ведет языком вдоль моей шеи.

– Я люблю тебя любой, и чистой и грязной. – Он улыбается с теми же знакомыми ямочками.

Я аккуратно обхожу его, хватаю сумку и устремляюсь в ванную. Я задыхаюсь и путаюсь в одежде и вспоминаю о незакрытой двери, только почти раздевшись. Оборачиваюсь – и вижу ботинки Хардина.

– Можно присоединиться? – улыбается он и заходит в ванную прежде, чем я успеваю ответить.

Он стягивает футболку и включает душ.

– Мы не можем вместе мыться! Мы – в доме твоего отца, и в любой момент могут вернуться Дакота с Лэндоном!

Мысль о том, что я увижу Хардина, абсолютно голого под душем, заставляет меня сладко замереть, но все-таки это слишком.

– Тогда я приму душ, пока ты тут стесняешься.

Штаны и трусы падают на пол, и он заходит мимо меня в ванну. Кожа на его спине двигается, очерчивая мускулы. Он проводит несколько раз по моей одежде глазами, затем осматривает себя. По нему стекает вода, блестят татуировки. Не осознаю, что таращусь на него до тех пор, пока он не задергивает резко занавеску, пряча свою идеальную фигуру.

– Ты не любишь горячий душ после долгого дня? – За шумом воды плохо слышно, но различаю в его голосе самодовольство.