– Тогда объяснись, – жестко сказала королева. – Я хочу знать все до конца.

Овечкин ответил ей теми же словами, что и своим товарищам:

– Так надо.

Несколько мгновений она сверлила его глазами, но Михаил Анатольевич молчал, стиснув зубы.

– Ты намерен упорствовать, как я погляжу, – сказала наконец королева. – Что ж, ступай. Ступай и делай, что хочешь. Я-то надеялась…

Не договорив, она отвернулась.

Овечкин поднялся на ноги, помедлил.

– Ваше величество, – тихо сказал он. – Не позволено ли будет мне провести эту ночь не с моим воспитателем, а в каком-нибудь другом месте? Я хотел бы сегодня побыть один…

– Помолиться перед смертью? – с горьким сарказмом спросила она, по-прежнему не глядя на него. – Хорошо, я распоряжусь.

Она вызвала слуг, сухо отдала необходимые распоряжения. Овечкин молча стоял в стороне и ждал. Но перед тем, как покинуть королеву, он поклонился и тихо сказал:

– Надейтесь, государыня…

Беспокойная ночь опустилась на Тагон, столицу Дамора. Задул сильный ветер, горячий, тревожный, не только не разогнавший остатки дневного зноя, но как будто еще больше сгустивший их. Он хлопал ставнями, гремел черепицей на крышах, стучал вывесками, и мало кто из горожан сумел забыться в эту ночь крепким безмятежным сном. Тех, кто спал, мучили кошмары, а кто не спал – терзался дневными заботами, подступившими вдруг с удвоенной неотвязностью и представшими в совершенно неразрешимом виде…

Михаил Анатольевич относился к числу тех, кто не спал в эту ночь. Но в отличие от прочих, он был спокоен. Он ждал.

Ближе к полуночи он поднялся с кровати, на которой лежал не раздеваясь, и вышел на балкон.

Внизу шумел сад, верхушки деревьев волновались, как море в шторм, и листья терлись друг о друга, издавая странный, дребезжащий, какой-то жестяной шорох. Овечкин оперся на каменную балюстраду, вдохнул всей грудью горячий воздух. Камень под его руками тоже был горячим, не остывшим после дневного зноя. Ветер трепал волосы, бил в лицо, не принося свежести, а напротив, как будто прилипая к коже. Но Михаил Анатольевич ни на что не обращал внимания. Он был поглощен ожиданием, зная неведомо откуда, что внезапное озарение его должно подтвердиться нынешней ночью. И ждал он без всякого нетерпения, с тихой грустью перебирая в памяти то немногое хорошее, что было у него в этой жизни. Матушка, книги. Красота Маэлиналь, преданность Фирузы. Одобрение друзей, которые появились так поздно… Он любовно вспомнил каждого и мысленно попрощался с ними. Книга его жизни, не имевшая начала, все-таки должна была оборваться на середине. Но зато…

– Появился переплет, – негромко сказал кто-то у него за спиной, насмешливо, но как будто даже и с участием.

Звук этого голоса слился с дребезжащим шорохом листвы и вряд ли мог быть услышан кем-нибудь, кроме Овечкина, который ждал его услышать.

Михаил Анатольевич кивнул не оборачиваясь. Он знал, что никого не увидит.

– Это не так уж и важно, – пробормотал он.

– А что же важно для тебя?

– Важно то, что я могу еще что-то сделать для тех, кого люблю.

– И ты, разумеется, это сделаешь.

Овечкин снова кивнул.

– Я только хочу быть уверен в том, что это действительно последнее необходимое действие. Что это – счастливый конец. Ты ведь не станешь препятствовать мне?

– Не стану, – согласился голос. – Принцесса Май уйдет из Данелойна, и мне это, в общем, только на руку, если не считать незначительных деталей. Но я свое наверстаю, так или иначе. А за принцессу можешь быть спокоен. Кровь смоет все.

– Кровь смоет все, – одними губами повторил Михаил Анатольевич.

Вот теперь он и вправду мог быть спокоен. Наконец все встало на места.

Птица чатури основательно перепутала откровения своих богов, получив их в пьяном забытьи. Но теперь Овечкину было известно, как в действительности обстояли дела. Никакой счастливый брак не мог избавить принцессу Май от того, что было предсказано ей колдуньей Де Вайле, ибо колдунья знала, что говорит. А знала она это потому, что сама же и наложила чары на принцессу, повинуясь приказанию Черного Хозяина Данелойна, – чары, в результате которых внушенная принцессой любовь будила одновременно и все дурное, что заложено в людях, будила зло тем активней, чем больше было его в человеке, хотя бы оно и таилось до поры до времени. Прекрасный мистический дар был запятнан, и принцесса не смогла бы стать счастливой никогда и ни с кем, ибо обречена была вызывать и раздоры, и кровопролития. И дар ее надлежало очистить – опять-таки кровью.

Но это будет последняя кровь, которая прольется из-за принцессы Май. Кровь человека, который смог устоять против нечистых чар и воспринял дар любви во всей его полноте и силе. Именно это открылось Михаилу Анатольевичу, когда он смотрел в безумные от ненависти глаза принца Ковина. Много чего открылось ему в тот миг, в том числе и то, почему он сделался вдруг способен на ясновидение. Но важным для него было только это. И завтра он собирался умереть от руки Ковина, дабы даже Ковин очнулся от жестокого наваждения, в которое ввергла его страсть к Маэлиналь. Михаил Анатольевич знал теперь, что так и будет. Он умрет не напрасно. Ковин откажется от брака с принцессой сам, по доброй воле, и лишь тогда она сможет быть счастлива с Маколеем, и дар ее будет служить людям, как ему предназначено.

И, чтобы подтвердить откровение, его посетил нынче сам Черный Хозяин Данелойна.

– Благодарю тебя, – тихо сказал Овечкин.

Некоторое время длилось молчание, потом Черный Хозяин произнес:

– Ну что ж, смертный, ты все-таки добился своего. Завтра и ты будешь чист. И окончательно свободен.

– Я рад, – ответил Овечкин, думая совсем о другом.

– Прощай же!

Ветер неожиданно спал. Сад под балконом замер, и наступила полная тишина.

* * *

Баламут Доркин недолго раздумывал, выбирая направление, когда вышел на улицу в эту беспокойную ночь. Он неплохо знал Тагон и вышел с определенной целью, а потому путь его лежал в сторону самого злачного района столицы Дамора, туда, где чуть ли не друг на друге стояли дешевые низкопробные кабаки, где ночами напролет велись азартные игры, кончавшиеся обычно поножовщиной, где почти на каждом доме горел красный фонарь и где никто не появлялся на улицах, не имея при себе кинжала или кистеня. Порядочным людям не стоило соваться туда по ночам без особой нужды, но Баламута трудно было смутить соображениями подобного рода. Он хорошо знал, куда идет, сам прятал кинжал в рукаве и боялся только одного – что кто-нибудь узнает в нем шута короля айров. Правда, черная борода закрывала половину его лица, придавая ему вид самый бандитский, и навряд ли кому-то из простых горожан могло прийти в голову, что высокопоставленный айр может появиться в таком месте в такой час, да еще в нынешние времена, сразу после скандального исчезновения невесты даморского принца, что едва не закончилось объявлением войны. Знатные айры покуда не спешили с визитами в Дамор. Но опасался Баламут вовсе не простых горожан и не воровского отребья. И очень хотелось ему успеть все-таки унести ноги по окончании дела – не потому, что его страшила позорная и мучительная казнь в случае поимки, а именно потому, чтобы не узнали в нем айра.