в мороке, не понимая, о чём просят его люди, какая темь застила разум, что за наваждение дьявольское, улучив момент, вкралось в него и выкрикивало богопротивное. Сгорбился протопоп, вроде стал ниже ростом и, пошатываясь, побрёл, шаря рукой перед собою, как слепец, в свою землянку.

Марковна с детьми, напуганные его криками, жались кучкой внизу у ступенек, он прошел сквозь них в угол и, как ноги подкосило, плюхнулся на чурку:

– Это как же я, пастырь худой, загубил свои овца? – шептал и не утирал слёз Аввакум. – От гордости и ревности сердечной забыл реченное в Евангелии, когда Зеведеевичи на поселян жестоких жаловались: «Господи, захоти, да снидет огнь с небес и потребит их, как Илия тако же сотворил над неугодниками». И что же ответил им Исус? – «Не вестно коего духа есть вы сами, но знайте! – сын человеческий не пришел душ человеческих погубить, но спасти».

Аввакум отнял руки от лица, задолбил в виски кулаками:

– А я, окоянный человечишко, пошто супротив милостей Его дурю? Где обрету источник слёз оплакати безумство моё!..

Тем временем войско село на коней и поехало по звёздам, путём, знаемом эвенками, а едва выехали из острожных ворот, то и заржали вдруг кони, замыкали коровы, козы заблеяли и собаки заскулили, и сами эвенки, что собаки, взвыли. В другое бы время ужас пал на войско, остановил и обратил назад, но только развеселилась хмельная рать. С гиком и посвистом помчали коней в непросветь берега озёрного.

Проходили дни, прошел и срок возвращения, но воины не давали о себе знать. Аввакум беспрестанно, где бы ни был, молился о их здравии, поминал в кондаке Богородице. Гадали оставшиеся в остроге тридцать охранных казаков:

– Ай да наехали, знать, браты на удачу, большой хабар дуванят, кони добычу не тянут!

Пашков бродил по острогу мрачный, придирался к людям по всякой пустяковинке. Как-то, помолясь, Аввакум перегородил протоку в приглянувшемся месте сетью Акимовой, а утром взял из неё шесть язей да две щуки. Удивились люди – в такую-то пору, когда рыба снулая и в никакие заманки, ни на крючья не идёт, а он ловит знай себе. Чудно! Но и в другой день запуталось в сеть десять рыбин. Узнал про такое Пашков, пришел со своей ватагой, сбил Аввакума с уловистого места и расставил свои ловушки.

– А ты, милой, ставь свою рвань на броду, где коровы да козы бродят, раз такой удачливый.

– Да там же воды по лодыжку, – заупрямился Аввакум. – Кака рыба, и лягушки не засетишь.

– А ты заставь, и придёт рыбка, – усмехался Пашков. – Веть как-то умеешь! Но лягухи там водются, слышал – квакают, а на безрыбье оне тож рыба, одно – не в чешуе! Зато скоблить не надоть. Ставь, говорю, на броду!

Не хотел было ставить сеть протопоп на голимое посмешище, но перенёс снасть на место, указанное воеводой. Иван с Прокопом уныло глядели на мутное мелководье, всё избульканное коровьими ногами, и едва не плакали.

– Ничо-о, сыны, – успокаивал Аввакум. – Не вода даёт рыбу, а Спасе наш промыслом Своим всё устрояет… Молим тя, Владыко, дай нам рыбки на этом месте безводном, посрами дурака того.

Парням стало жаль снастей:

– Батюшка, к чему гноить сеть-ту? Видишь, и воды мало, да и коровы сеть в ил втопчут, изорвут. Где другую возьмем?

– Пусть стоит себе, а мы на Бога уповать будем.

Утром стал посылать парней к броду, посмотреть ловушку да убрать от греха, если цела. Сыны заупрямились, чего раньше не бывало. Он смотрел на них, подросших, думал: совсем уж полные мужики и рассуждают здраво.

– Нашто их смотреть, время терять, – предложил Иванко, – ты уж благослови нас, а мы в лес по дрова сбродим.

Досадно стало, а сам нутром чует – есть, есть в сетке рыба.

– Добре, сыны, – уступил им Аввакум. – Ты, Иван, сходи по дрова, а мы с Прокопом потащимся к озеру.

Когда пришли к броду и глянули – дух захватило: полно напихано в сеть и лежит она клубком с рыбой в серёдке. Ну как узел огромный кто увязал!

– Батюшка! – прыгал удивлённый Прокопка. – Вот так да! Вот так куча!

Удержал протопоп рвущегося в воду парня, вразумил:

– Погодь, чадо, не тако делать подобает, прежде поклонимся Господу, а тады уж в воду.

Поклонились, поминая и воссылая хвалу Всевышнему, еле вытащили на берег улов. Тут были большие язи и окуни в две ладони, щуки аршинные. Насилу до дому дотащили. Там разобрали сеть, просушили и в вечер кинули её в том же месте на броду, а утром в ней столько же натолкано. В третье утро взяли еще больше, принесли в острог не хоронясь и стали раздавать казакам. Шум подняли, гам радостный, угощали и Пашкова, он брал подношение, но гнул своё, мол, когда ты, вражина церкви Христовой, в предутренний час мёртвый богомерзкие кудесы творишь над человеки и вся живое, так и господин твой в энто время рогами и копытами в сеть рыбу ту напихивает, а Господь наш и чешуинки не дал бы. Это для отвода глаз ты талдычишь – Бог да Бог, а каков он есть у тебя настоящий? Однако тот, у коего рога ухватом и хвост бычачий.

– Окстись, Офонасий Филиппыч, не поминай врага человеков всуе, не то он по зову те в рот впрыгнет, а буде у церкви, тобой запертой, встанешь, раскорячась, он-от и туды вскочит в самое ему вонькое место распрекрасное.

– Убью тя, – как-то без злости, устало пообещал Пашков.

Аввакум кивнул, соглашаясь, но и возразил:

– Одначе не ране, как постригу тебя и посхимлю живого аки мёртвого. Тако мне велено.

– Кем велено-то? – задёргал глазным веком воевода.

– Тем, кто гордым противится, а смиренным даёт благодать, – улыбнулся протопоп и кивнул на небо.

Скрипнул зубами воевода и отошел с двумя поддетыми на пальцы язями.

А на старом месте Аввакумовом в ловушках воеводских всегда было пусто. И так и сяк переставляли сети – ни хвоста рыбьего. Обозлился, положил сие невезение на вредное шептание распопы и приказал своим стражам изодрать сети Аввакума.

Пришел протопоп к протоке, собрал обрывки, починил втай от воеводы и в ночь поставил их, кое-как скропанные, на другом, подальше от чужих глаз месте. И стала опять ловиться рыбка. Да еще посоветовал и помог десятник Диней загородить протоку заездком, связанным из тальниковых прутьев. Сплели, установили в добром месте на вбитых в дно кольях. Вот уж привалило добычи. На телеге дважды отвозили в острог. Радоваться бы воеводе, ан нет, «неумытый» – и тут научил