Вместо ответа Егор снова поднял трясунов кисходной точке, снова тряхнул спицу, снова раздались раскаты бессильного смеха.Он скользил взглядом по лицам, наслаждался их счастливым выражением с такимчувством, как если бы сам был создателем этого счастья. Может, именно эточеловеку и надо – смеяться, смеяться… Все смеются. Все. Кроме… кроме этихдвоих. Но они не смеются отнюдь не потому, что страдают несварением желудка илиприступом мизантропии. Их здесь просто нет. Их нет!

– Да они уехали в Уорзазат, – равнодушнопроизнес Константин Васильевич, когда Егор вышел наконец из столбняка и смогчленораздельно сформулировать свой вопрос. – Предупредили меня, что небудут ночевать в Марракеше, взяли напрокат «Мерседес» и уехали. Я думал, вызнаете. Все знали!

– Все знали, – подтвердил рыжий. –Разве вы не слышали, Родион и Надюшка все уши нам прожужжали, что хотятпосмотреть на Касбу и присоединятся к нам завтра вечером, перед самым отъездомв Агадир. Ой, что такое? Что с вами, Гоша?!

Гошу успели подхватить, прежде чем онстукнулся головой о камни. То есть сотрясения мозга он не получил, и вообще,это был не эпилептический припадок, как почему-то испугался КонстантинВасильевич, а просто пьяный обморок. Вполне объяснимый, учитывая то, сколько«серого вина» выпил нынче вечером господин Царев (это все видели) и сколькоиспытаний выпало за последнее время на его долю (это все помнили). Поэтому егоне только подхватили, но и заботливо отнесли в автобус, где и уложили надиванчик в хвосте.

– Трясуны… мои трясуны… – пробормотал он,прежде чем впал в полное и окончательное забытье.

Наконец-то поезд тронулся, и мрачная,насупленная фигура Руслана, топтавшегося под окошком, рывком уехала назадвместе со всем перроном, с толпой провожающих, с каким-то мужиком, верноопоздавшим к отправлению и теперь несущимся за вагоном вприпрыжку… Дурак,прыгал бы в первый попавшийся вагон, а то уйдет поезд без тебя!

Потянулись пристанционные постройки, запасныепути, и Надежда с облегченным вздохом откинулась на спинку диванчика. Какоесчастье, какое блаженство остаться одной! Руслан из кожи вон лез, чтобыуговорить Хозяйку взять его, как всегда, с собой, но она была непреклонна:поеду одна, и все тут. Можно только удивляться непробиваемой толстокожести инаглости Руслана: после всего, что Надежда выдала ему, не заботясь овежливости, не затрудняя себя подбором слов, высказала прямо ему в рожу все,что накипело за последнее время, – после всего этого он не разразилсяпотоком ответного мата, не плюнул ей в лицо, не развернулся и не ушел, едвасдерживая желание ее убить. Он стоял, молчал, стискивал кулаки, слушал, неглядя на Надежду, а когда все же вскидывал на нее глаза, в них мелькало жалкое,собачье, побитое выражение. Но вместо того чтобы разжалобить, это почему-тоозлобляло ее еще пуще. У нее даже шея зябла от злости, даже плечами начала онанервно дергать, окончательно теряя над собой контроль и выкрикивая Руслану ужевовсе какие-то несусветные оскорбления. Все, все самые мелкие ошибки,провинности, недоразумения поминала она ему в эту минуту, самые застарелыеобиды, с тех первых дней, когда ее, ошалелую от собственной наглости девчонку,взял из эскортного агентства Алим Абдрашитов, уложил в свою постель – да так вней и оставил.

Конечно, вся свита Алима смотрела на неесвысока, только самые умные с первых шагов начали осторожничать с любовницейХозяина, которая с каждым днем обретала на него все большее влияние. Дольшевсех противился ей Руслан. Как-то раз по пьянке Алим обмолвился, что егоохранник даже представил ему фотографии, сделанные еще год назад, когда Надеждатолько начинала свою карьеру «топ-модели» (назовем это приличным, общепринятымэвфемизмом) и была полной дурочкой во всем, что касалось элементарнойосторожности, – ужасные фотографии! Руслан не сомневался, что Хозяинвзъярится и вышвырнет девку вон, однако на Алима фотки подействовали самымнеожиданным образом. Вместо того чтобы оскорбиться, он возбудился. Вместо тогочтобы исполниться отвращения к Надежде, он ощутил настолько острую потребностьв ней, что вообще больше не расставался с этой странной, не то затравленной, нето распущенной, не то испуганной, не то высокомерной, чуточку угрюмой,молчаливой девушкой с непроницаемыми серо-зелеными глазами и напряженнымигубами.

Казалось бы, Надежда могла торжествовать, нослишком сильна была в ней чисто крестьянская осторожность перед всякой внезапной,невесть откуда свалившейся удачей, в глубине души она не очень-то доверяласвоему черноглазому, молчаливо хихикающему за левым плечом союзнику, а потомупостоянно была на стреме, жила с вечным ожиданием подвоха от судьбы. И, побольшому счету, она должна была благодарить Руслана, который не давал затихнутьее настороженности, недоверчивости, беспрестанно, втихую и открыто, насмехалсянад ней, подзуживал, уверяя, что скоро, скоро ее пресная красота осточертеетАлиму, всегда предпочитавшему девушек острых, пряных, с откровенной порчинкой,а главное – не послушных и молчаливых подушек-перинок, а умных женщин!

Надежда не пропустила ни одного из этихехидных словечек мимо ушей. Они откладывались в памяти, словно дрожжибеспрестанно будоражили, оживляли ее душу, ум, натуру, принуждали не спать, недремать, а гнаться за удачей… скользкой, будто золотая рыбка, так и норовившейвыскользнуть из рук. Она умнела на глазах, она училась на каждом шагу, оназаставила себя спрятать в карман природную застенчивость и сделаться хваткой,пронырливой, она стала со́вкая, как называли таких проворных девок вдеревне Кармазинке.

Скоро она знала о делах Алима чуть ли небольше, чем он сам. Уроки английского и визажа, бухгалтерского дела и бальныхтанцев, игры на гитаре и этикета, плавание, шейпинг и политология, аудиторскиекурсы, курсы массажа, теннис и верховая езда – ей всего было мало, всеинтересно, она все на свете успевала. Едучи с одних курсов на другие, оначитала в машине бухгалтерские отчеты из клубов Алима, плеер нашептывал ей в ушинеправильные английские глаголы, а из глаз капали слезы оттого, что она никак,хоть ты тресни, не могла заставить себя запомнить хоть одно стихотворение. Аведь как это было эффектно, как красиво – иногда щегольнуть красивой цитатой! Дачтоб не из Высоцкого, а из Пушкина или Лермонтова. Или Мандельштама, к примеру.Но нет, анекдоты Надежда запоминала отменно, любимого своего Жванецкого моглацитировать с любого места вдоль и поперек, а вот со стихами… ступор какой-то унее на стихи был.