извне, направив 22 декабря (4 января) делегацию на мирные переговоры между большевиками и Центральными державами в Брест-Литовске и потребовав признать их как партнеров на этих переговорах [Михутина 2007]. Теперь деколонизация на Украине была в разгаре: соперничающие политические группировки заявляли о собственной легитимности, а соседние имперские державы в то же время пытались склонить чашу весов на свою сторону.

В следующие шесть недель события развивались самым драматичным образом. Большевики выполнили свою угрозу об объявлении войны. Сын офицера и уроженец украинского Чернигова В. А. Антонов-Овсеенко собрал добровольцев-красногвардейцев (в основном этнических украинцев) и двинулся со своей харьковской базы маршем на Киев. Несмотря на то, что сперва его силы насчитывали всего восемь тысяч человек, вскоре ему удалось взять верх над разрозненными частями Симона Петлюры, верными Раде. Опора у Рады оказалась слишком слабой, так как гражданские поддерживали Харьковскую армию, и люди Петлюры перестали держать ее сторону [Yekelchyk 2007: 71-72]. Хотя сам Антонов-Овсеенко оставил свою армию, чтобы возглавить силы борьбы с контрреволюцией на Дону, его начальник штаба, левый эсер М. А. Муравьев, 27 января (9 февраля) пришел в Киев. Рада бежала в Житомир, а «центрист» Муравьев занял столицу и немедленно ввел правление террора, казнив несколько тысяч жителей города, заподозренных в антибольшевизме [Yekelchyk2007: 73; Swain 1998: 61-62].

Пока войска Рады терпели поражение, ее молодой дипломатический корпус добился заметных успехов. Сперва украинская делегация потребовала признания, заявив, что в Совнаркоме нет представителей ни Украины, ни Юго-Западного фронта, не требуя при этом признания в качестве независимого государства. Позиция эта поменялась, как только Центральные державы дали понять, что сепаратный мир возможен при условии, что Украинская Народная Республика объявит о своей независимости. Рада, собравшись 27 декабря (9 января), решила совершить финальный рывок. На следующий день один из переговорщиков Рады Всеволод Голубович потребовал на переговорах официального признания. Троцкий тут же объявил, что признает их «независимой делегацией» [Horak 1988: 34], хотя никак не прокомментировал, что они представляют независимое государство. Свидетели и, позднее, историки придерживались разных мнений относительно его мотивов. Как считала украинская делегация, Троцкий ожидал, что украинцы в конечном итоге встанут на сторону большевиков и помогут сдержать аннексионистское давление германских империалистов [Horak 1988:35]. Автор классического англоязычного труда о мирном договоре Джон Уилер-Беннет полагает, что немцы, по сути, поймали Троцкого в ловушку его собственной риторики по поводу национального самоопределения [Wheeler-Bennett 1939:158]. Современные историки, например П. В. Макаренко утверждает, что Троцкий поступил так потому, что верил, будто Германия подпишет сепаратный мир с Украиной, если большевики откажутся допустить украинскую делегацию к участию в обсуждениях [Макаренко 2010: 8]. 9 (22) января Рада воспользовалась своим преимуществом, выпустив Четвертый универсал, которым объявлялось, что Украинская Народная Республика «стала самостоятельной, не зависимой ни от кого, вольной, суверенной державой украинского народа»[478]. Теперь стало ясно, что Советская Россия и Украинская Народная Республика преследуют на переговорах в Брест-Литовске совершенно разные цели. Поскольку силы большевиков продвигались к Киеву, украинские дипломаты скрепили сделку с Центральными державами, добившись согласия на то, что после войны Холмская губерния станет частью Украины, а не Польши, пообещав обеспечить поставки продовольствия в голодающие города Центральной Европы и получив гарантии военной поддержки со стороны Германии. 27 января (9 февраля) 1918 года стало днем кульминации обоих политических процессов: Украина и Центральные державы пописали первый мирный договор Первой мировой войны, а большевистские войска взяли столицу Украины.

Троцкий немедленно стал настаивать, что договор не имеет силы, и повторил требование, выдвинутое им еще 19 января (1 февраля), чтобы украинская делегация уезжала, поскольку представляет правительство, более не контролирующее события на Украине [Шубин 2008: 92]. Его протест был проигнорирован. Мир с Украиной, наряду с растущим недовольством и призывами к мятежу, обращенными большевиками к немецким войскам, заставил делегации Германии и Австрии занять еще более непримиримую позицию. В самом начале процесса переговоров Австрия оказывала существенное давление, выступая за скорейшее подписание мира, ощущая в январе 1918 года угрозу развития революционной ситуации из-за нехватки продуктов питания. Но сделка с Украиной обещала уменьшить эту нехватку, что делало вопрос о мире с большевиками не таким насущным [Chernev 2013]. В свою очередь, мир с Украиной позволял Центральным державам более агрессивно преследовать свои военные цели. С самого начала немецкие военные настаивали на отделении занятых ими территорий от Российского государства. 5(18) января генерал Гофман составил карту, где синяя линия отделяла от России всю Польшу, всю Литву, половину Латвии (включая Ригу) и Моонзундские острова (Эстония). 27 января (9 февраля) немцы распространили свои претензии на всю остальную территорию Латвии и Эстонии. Возможно, большевики оставили бы себе поле свободы действий, если бы согласились заключить мир на основе первоначальной карты Гофмана, но Троцкий решил не играть в подобные дипломатические игры. Вместо этого при поддержке Ленина он рискнул выйти из мирных переговоров, заявив, что отказывается подписывать аннексионистский мир, но объявляет об окончании войны и демобилизации российской армии. После объявления стратегии «ни войны, ни мира» в зале воцарилась гробовая тишина. «Неслыханно!» – запротестовал генерал Гофман, пока Троцкий и его делегация покидали зал [Wheeler-Bennett 1939: 227-228].

Во многих отношениях это был блестящий маневр. Если бы немцы продолжали вторжение, они несли бы всю ответственность за продолжение войны, что вскрыло бы весь аннексионистский характер конфликта. Если нет, большевики получили бы выгоды от заключения мира, не пятная руки соглашением с дипломатами империалистических держав. Тут имелся двойной риск. Прежде всего, существовала опасность, что в ходе нового решительного наступления немцы быстро займут Петроград и, возможно, задушат революцию. Во-вторых, как быстро понял Ленин, любой ответный ход Германии на хитрые шаги Троцкого обернется потерей Эстонии и Латвии [Arens 1994: 319]. Эта авантюра практически удалась, поскольку профессиональные дипломаты Германии и Австрии утверждали, что им следует согласиться на заключение мира и направить все усилия на Западный фронт. Большевики также сперва думали, что их уловка удалась. Но в последующие дни голоса империалистов в правительстве Германии и среди высшего военного командования перевесили, и немцы объявили об окончании перемирия с 18 февраля [Wheeler-Bennett 1939: 238][479].

Когда их маневр был разоблачен, большевики впали в отчаяние, несмотря на то что немцы внезапно проявили терпение, позволив военным событиям развиваться своим ходом. Между немецкой армией и городом – сердцем революции не имелось никаких реальных сил. 19 февраля Ленин запросил мира, но немцы не торопились признавать капитуляцию. 21 февраля руководство большевиков, опасаясь за свое существование, воззвало к патриотическим и революционным чувствам сограждан, бросив призыв к оружию под лозунгом «Социалистическое отечество в опасности!»