начался на раннем этапе. Как мы видели, в апреле, когда Керенский отказался использовать военную силу для подавления антимилюковских беспорядков в Петрограде, Корнилов кипел от злости. Когда в июле Керенский предложил ему должность главнокомандующего, он выдвинул ряд требований, включая такое неоднозначное, как возрождение смертных приговоров для солдат и полная самостоятельность в выборе боевых командиров. Керенский не смог убедить своих коллег отклонить требование по причине нежелания Корнилова соблюдать субординацию в отношении гражданских властей, однако его не послушали [Kerensky 1919: 27]. За этим последовали и другие конфликты. На момент назначения Корнилов был командующим Юго-Западным фронтом, а Временное правительство назначило на его прежний пост генерала Черемисова, повысив Корнилова в военной иерархии. Корнилов воспринял это как несогласие с его ультиматумом о невмешательстве политиков в решения военного командования, и назвал имя собственного кандидата – генерала Балуева. Черемисов отказался уйти по доброй воле, и понадобилось все хитроумие комиссара Временного правительства М. М. Филоненко, чтобы разрешить ситуацию, не доводя до крупного открытого конфликта в кругах высшего командования [Katkov 1980: 45].

В августе Корнилов пришел к убеждению, что для спасения армии необходимо не только в ней вернуть применение «жестких мер»[451], но и в российском правительстве прибегнуть к диктаторским методам. Другие высшие генералы совместно с Союзом офицеров настаивали, чтобы Временное правительство признало свою ошибку – недоверие к военным командирам, прекратило совать нос в дела армии, объявило Декларацию прав солдата не имеющей силы и опять-таки узаконило смертные приговоры [Katkov 1980: 53]. Керенский и другие политические вожди в течение июля и августа пытались утихомирить генералитет, разъясняя, что последнее требует времени и что подобная программа станет самоубийством для Временного правительства. Все эти переговоры привели Корнилова к простому логическому заключению: армия не добьется успеха без дисциплины, дисциплину могут восстановить только расстрельные команды, а расстрельные команды никогда не введет слабое Временное правительство вместе с подстрекателями из Петросовета. Отсюда следует, что нужно устранить двоевластие, чтобы спасти армию. Необходима диктатура.

Корнилов и те, кто позднее встал на его сторону, заявляли, что хотя он и стремился к диктатуре, но не настаивал, что диктатором должен быть именно он. Корнилов никогда в открытую не озвучивал желания свергнуть правительство Керенского, но, разумеется, был достаточно опытен, чтобы делать столь предательские заявления. Его действия говорят о том, что он стремился к мантии диктатора-спасителя. Он упивался лестью политической элиты на Государственном совещании в Москве в августе, где в своем выступлении выказал и политические амбиции, и проявил качества истинного военного. Что еще важнее, он начал перемещать лояльные ему войска, особенно Дикую дивизию, к Петрограду, а также выводить войска из Кронштадтской крепости и морской базы, где господствовали революционные настроения. Его начальник штаба генерал Лукомский пригрозил уйти в отставку, услышав об этом, но его уверили, что перемещение войск необходимо для защиты Временного правительства от большевистского переворота. Керенский, правда, вряд ли принадлежал к числу друзей Корнилова, судя по тому, что во время визитов Корнилова в Зимний дворец его всегда сопровождали верные текинцы.

В конце августа Корнилов сделал свой ход, направив корпус под командованием генерала Крымова с фронта к Петрограду, чтобы распустить Совет, арестовать большевиков и установить собственную диктатуру. Пути под эшелонами с этими войсками были разобраны рабочими-железнодорожниками, выбив их из колеи в самом буквальном смыле. Точно так же надежды Корнилова (из-за удивительной степени недопонимания), что Керенский поддержит переворот, рухнули, когда сам Керенский приказал сместить его и взять под арест. Споры историков, сопровождающие с тех пор «дело Корнилова», касаются его намерений: планировал ли он ввести министров-штатских в круг руководства, как надолго он намеревался установить чрезвычайное положение, было ли целью переворота уничтожить Временное правительство или только лишь «спасти» его от большевиков. Все стороны согласны, что Корнилов планировал политическое вмешательство с целью установления режима диктатуры, где бы он играл ведущую роль[452].

Итак, хотя августовское восстание Корнилова обычно считается главным контрреволюционным событием 1917 года, в определенном отношении оно стало также моментом, когда революция (в форме неподчинения установленной иерархии власти) достигла своего апогея. Переворот не удался. Ставка Корнилова, желавшего стать верховным военным правителем России, была бита, в отличие от большинства подобных ей в прошлом, но не из-за проигрыша современному государству и его армии, а как раз в силу противоположных причин. Власть была расколота до такой степени, что военные командиры более не могли ожидать, что их правление распространится на большие территории. Армия не была единой, как и страна в целом. Корнилов невольно раскрыл важную истину о военном вождизме – он лучше работает в масштабах небольших территорий.

Неудавшийся переворот способствовал окончательному распаду армии и страны. Произошел новый всплеск враждебности в отношениях офицеров и нижних чинов. Как утверждал в середине сентября генерал Громыко (Юго-Западный фронт), корниловский бунт уничтожил последние остатки взаимного доверия между ними. «Общее настроение удовлетворительное, – докладывал он, – но в связи с последними событиями армия возбуждена против командного состава»[453]. Другой генерал предупреждал, что пораженческая пропаганда пускает корни и что армию накрывает «волна безответственного большевизма»[454]. Вскоре усилились также межэтнические трения, на этот раз между казаками и теми, кто относил казаков к реакционерами правого толка. Крестьяне отказывались продавать зерно и фураж казачьим частям, а солдаты других частей травили их. Как мрачно сообщал один офицер, «казаков охваченные большевизмом солдатские массы ненавидят»[455].

Раскол армии зашел гораздо дальше недоверия к офицерству и казакам. Жестокое уничтожение Калуша, описанное ранее в этой главе, повторялось не раз, пока солдаты и дезертиры с кровью прокладывали себе путь на восток. Как позднее напишет будущий гетман П. П. Скоропадский, солдаты превращались в диких зверей.

Грабеж, убийства, насилия и всякие другие безобразия стали обыкновенным явлением. Не щадили женщин и маленьких детей. И это среди населения, которое относилось к ним очень сочувственно [Булдаков 1997: 129].

Основными центрами творящегося насилия были Украина и побережье Балтики. Беспорядки, описанные в начале главы 5, усиленно множились. В Подольске в начале июля солдаты с равным энтузиазмом нападали и на особняки, и на евреев[456]. 5(18) июля пять тысяч человек отказались идти на фронт, дезертировали, разгромили оружейный склад, назвались «полком гетмана Полубатько» и тронулись походом на Киев. Там они быстро захватили городскую крепость, помещения военного штаба и полиции и даже арестовали городского голову и начальника полиции. Только объединенные усилия 1-го Украинского гетмана Богдана Хмельницкого полка, руководителей общественных организаций, рады, Совета и нового Генерального Секретариата смогли разрешить ситуацию и восстановить общественный порядок