– Натурально, в Коктебель, – не задумываясь ответил приятель. – Воздух там, солнце, горы, море, пляж, камни, карагач, красота!

В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух.

– Я еду в Коктебель, – сказал я второму приятелю.

– Я знаю, что вы человек недалекий, – ответил тот, закуривая мою папиросу, – от ветру сдохнете… Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд!

Ушел я от него.

– Я в Коктебель хочу ехать, – неуверенно сказал я третьему и прибавил: – Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю.

Посмотрел он удивленно и ответил так:

– Счастливец! Море, солнце, воздух…

– Знаю. Только вот ветер зунд.

– Кто сказал?

– Каташохин.

– Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд – такого и ветра нет.

– Ну хорошо.

Дама сказала:

– Дует, но только в августе. Июль прелесть.

– А, черт вас всех возьми!

– Никого ты не слушай, – сказала Любовь Евгеньевна, – ты издергался, тебе нужен отдых…

– Издергали, – заметил Булгаков, – и ты устала, напереживалась…

– Я во сне вижу море, – мечтательно произнесла Любовь Евгеньевна, – теплое, как вода в кране, только не сероватая, а темно-синяя, бодрящая, я поднимаю ворох брызг!

– Это зачем?

– Чтобы все увидели, что я приехала!

– И без этого заметят.

– Конечно. У меня сохранился французский желтый купальник. С открытой спиной! Я вообще люблю желтый цвет!

– Цвет измены?

– О чем ты, Мака? В России почему-то не красят вещи в этот цвет.

– Краски такой нет.

– Вот и хорошо. Я буду не как все – кумачово-оранжевые.

– Отлично, – решил Булгаков. Он готов ехать именно в Коктебель, потому что там в своем Доме поэта приезжий из России и ставший аборигеном Макс Волошин безвозмездно предоставляет писателям номера. К Булгакову у него интерес особый. Издатель Ангарский познакомил Волошина с первой частью романа «Белая гвардия». Он делится с Ангарским своими впечатлениями о прочитанном:

«…Эта вещь представляется мне крупной и оригинальной, как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого… Мне бы хотелось познакомиться лично с М. Булгаковым… Передайте ему мой глубокий восторг перед его талантом и попросите от моего имени приехать ко мне на лето в Коктебель».

Обрадованный редкой для него похвалой от маститого поэта, возможностью отдохнуть с единомышленником, вдали от врагов, Булгаков с радостью соглашается приехать в Коктебель.

Он писал Волошину 10 мая 1925 года:

«Многоуважаемый Максимилиан Александрович, Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам. Не откажите черкнуть мне, могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле – августе… Примите привет». 28 мая получает ответ: «Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад видеть Вас в Коктебеле…

Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собой все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное)».

Итак, поездка согласована. Но неожиданно расстраивается жена, читая путеводитель по Крыму, где о Коктебеле буквально сообщается такое: «Причиной отсутствия зелени является “Крымский сирокко”, который часто в конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных…» В этом месте Любовь Евгеньевна откровенно расплакалась. Булгаков взял из ее рук путеводитель: «…Отсутствие воды – трагедия курорта, колодезная вода соленая, с резким запахом моря». Булгаков в недоумении.

– Перестань, детка, ты испортишь себе глаза, – говорит он жене.

Но Булгаков не хочет обманывать ни себя, ни ее и читает вслух: «К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобство сообщения, полное отсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного режима…»

– Довольно! – нервно и резко сказала жена. Дверь открылась.

– Вам письмо. В письме было: «Приезжайте к нам в Коктебель.

Великолепно. Начали купаться. Обед 70 коп.».

10 июня 1925 года Михаил Афанасьевич и Любовь Евгеньевна погрузились в крымский поезд. До вокзала доехали более-менее благополучно: «Лежа в пролетке, коленями придерживая мюровскую покупку, подарок Волошину, купленный в магазине “Мюр и Мерилиз”, я рукой сжимал тощий кошелек с деньгами, видел мысленно зеленое море, вспоминал, не забыл ли я закрыть комнату…»

И вот Булгаковы видят полукруглую бухту, врезанную с одной стороны между мрачным, нависшим над морем давно погасшим вулканом Карадаг, с другой стороны – невысокими холмами, переходящими в мыс. В бухте – курорт Коктебель. Замечательный пляж… «Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы. На раскаленном песке в теле рассасывается гниль, исчезают ломоты и боли в коленях и пояснице, оживают ревматики и золотушные… Сюда нельзя ехать неврастеникам. Ветер раздражает их».

Не обошел этот «зунд» и Булгакова, и он потом писал, что Коктебель все-таки «противненький», а Карадаг сердитый и черный. Но он рад, что здесь счастлива Люба, собирает камни, нашла небольшой камень с изображением профиля мужа. Дивится искусству природы и прячет камень в сумочку. Она загорала голой, впитывая всем телом солнце и воздух. Выглядела прекрасно. С утра укладывалась на песчаном пляже среди обожженных и обветренных мужских и женских тел, читала мужу стихи Волошина:

«Старинным золотом и желчью напитал вечерний свет холмы. Зардели, красны, буры, клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры в огне кустарники, и воды, как металл…»

– Талантливый поэт! – восторгалась Люба.

– Безусловно, – вздыхал Булгаков, – но испугавшийся.

– Кого? – вскинула брови Люба. Михаил хотел сказать, что советской власти, но не решился испортить настроение жене. К тому же неудобно плохо отзываться о человеке, пригласившем их сюда. Пусть Коктебель и его обитатели видятся Любе только в розовом цвете, по смыслу – в ее любимом, желтом. Сам он читал воспоминания Бунина о Волошине. Великий мастер прозы, признавая несомненный талант поэта, глубину мышления, писал, что Волошин после революции «прогнулся» под большевиками, заискивал перед ними, спас от суда предателя Белого движения генерала Маркса, для чего добрался до самого Деникина. И главное – по существу, отрекся от того, что описал: «…был у него другой большой грех, – замечал Бунин. – Слишком литературное воспевание самых страшных, самых зверских злодеяний русской революции». А ведь еще совсем недавно писал страстные стихи о трагедии захвата Крыма венгерскими коммунистами Бела Куна: «Всем нам стоять на последней черте, всем нам валяться на вшивой подстилке, всем быть распластанным с пулей в затылке и со штыком в животе».