Иван Ильич, с другой стороны, кажется, был даже рад, что все именно так и закончилось – предательство Кости сплотило нас. С тех пор все наши запросы на новое оборудование рассматривались и выполнялись в течение трех дней максимум, и я до сих пор не знаю, что это было. Мне иногда кажется, что все эти задержки с оборудованием были частью какой-то «игры», ИИ специально испытывал наше терпение, давил на нас, проверял нашу лояльность. И Костя просто не прошел проверку – начал копать под начальника. Короче, вел себя так же, как ты, Петро – был «отцом-истеричкой».

А я, ну, я не видел ничего плохого в том, чтобы работать с Минобороны и создавать программное обеспечение, которое поможет бороться с преступностью. Это звучит наивно, но я действительно чувствовал себя супергероем. И мы действительно помогали. Когда мы в тестовом режиме запустили Убик и Кусто и подключили их к городской системе обеспечения безопасности, я был безумно горд собой. Результаты тестовой проверки превзошли даже самые смелые наши ожидания. Я смотрел на экраны и видел, как мой алгоритм в прямом эфире сортирует сообщения о подозрительной активности, тут же опознает нарушителя, ведет его и передает данные о его передвижениях на смартфоны полицейских, находящихся поблизости.

Это был прорыв.

А потом началось падение.

* * *

Иван Ильич был очень мрачен в тот день. Он вошел офис, в руке картонный стаканчик с кофе; и сам он был цвета картона. Под глазами мешки, на шее – порезы после неосторожного бритья. Мы все уже слышали новости: 1 марта 1964 года (по новому стилю) Компания целиком перешла в ведение Министерства обороны. Они давно давили на нас. Первые результаты тестов Убика и Кусто в городской среде были настолько впечатляющими, что о нас заговорили на самых верхах. Казалось бы, такой успех должен был дать нам свободу и новое финансирование, но вышло наоборот – инвесторы стали бороться за контроль над нами. Иван Ильич долго не подпускал гусей из спецслужб к нашим разработкам – и это злило высшее начальство. «Ваши технологии имеют государственную значимость», – говорили они. Он до последнего старался балансировать на грани, но, как известно, от leading edge до bleeding edge путь недолгий – всего две буквы. Система поглощала нас – медленно, но довольно агрессивно, – и мы ничего не могли с этим сделать. Ивана Ильича все чаще вызывали «наверх», на совещания, где он распинался перед вояками, убеждал этих лысеющих гусей, что мы не просто толпа очкариков-программистов, что мы – будущее, но риторический дар его к тому моменту то ли поистерся, то ли просто перестал действовать на высшее начальство. Говорили, что это Костя перед уходом успел все же отправить туда, «наверх», какие-то материалы, компрометирующие Ивана Ильича, после чего Ивану Ильичу пришлось отдать контрольный пакет акций.

Нам не урезали зарплату, наоборот, даже повысили (тут были свои плюсы: я, например, смог купить вторую квартиру на юго-западе Москвы и теперь уговаривал маму переехать), – теперь мы были напрямую привязаны к бюджету Минобороны, и многим в Компании это нравилось. Многим, но не всем; мы получили бюджет, но утратили независимость – теперь к нам то и дело приезжали какие-то китайские специалисты для «обмена опытом»; и даже хуже: нам приходилось отчитываться за каждый шаг, и если раньше запросы на новое оборудование рассматривал и одобрял лично Иван Ильич, то теперь Компанию поглотил огромный и неповоротливый бюрократический Левиафан. Теперь запросы обрабатывались месяцами, и мы писали письма (не электронные, а настоящие – на бумаге!) в десятки, сотни инстанций, нам приходилось заполнять кучу анкет и рисовать «графики эффективности» – и очень скоро все это привело к тому, что большую часть времени мы занимались не кодингом и не отладкой алгоритмов, а написанием гребаных писем, часть из которых все равно терялась где-то в министерских лабиринтах; и все начиналось сначала. Все это плохо сказывалось на общем командном духе, но мы продолжали бороться. Компания была нашим детищем, и теперь проект умирал, – или, точнее: обрастал жиром официоза, становился медлительным и неповоротливым, – прямо у нас на глазах – на это было больно смотреть. И еще было страшно. Витек сидел на антидепрессантах, я потихоньку подсел на диазепам, чтобы хоть высыпаться по ночам.

Иногда просто сдавали нервы: однажды я от руки нарисовал на листе бумаги своего любимого птеродактиля с моноклем, скипетром и державой, сунул в конверт и отправил в министерство вместо отчета. Уже через пять минут до меня дошло, насколько необдуманный поступок я совершил, но было поздно – конверт забрали. И всю следующую неделю я жрал диазепам и ждал, когда Иван Ильич вызовет меня к себе, но он не вызвал – ни через неделю, ни через две. Вообще не вызвал. Тогда я набрался наглости и вместо следующего «графика эффективности» нарисовал еще одного птеродактиля с моноклем. Но этот птеродактиль отличался от предыдущего – вместо державы у него был бильярдный шар-восьмерка.

И-и-и-и – снова ничего! Никаких санкций.

В третий раз я совсем обнаглел и сунул в конверт листок бумаги с надписью «Алекс – Юстасу: я собрал всех покемонов, что дальше?»

В течение полугода я саботировал отправку писем, отправлял им вырезки из желтых газет («Николь Кидман не умеет аплодировать! Шок-фото!»), фотографии кошек и хомячков, легкое порно, жесткое порно, кинк, футанари, хентай, гэнг-бэнг, свои грязные носки, писал им любовные письма и письма с угрозами, просил денег в долг и грозился покончить с собой. И к каждому письму прикладывал свои рисунки птеродактилей с моноклями и в цилиндрах.

Никто мне так и не ответил. Причем, что интересно, стоило мне однажды задержать отправку отчета, мне тут же прислали напоминание: «Убедительная просьба все документы присылать в срок. Спасибо [печать Министерства обороны]».

И, в общем, на этом и закончились все мои попытки привлечь внимание вышестоящих инстанций.

Когда Иван Ильич в конце концов вызвал меня к себе, я даже напрягся сначала – неужели они начали вскрывать конверты?

Я постучал в дверь (хотя в этом не было смысла – дверь-то стеклянная, а секретарша его уже предупредила), в нос ударил резкий запах спирта; в кабинете словно разбили бутылку водки. ИИ не выглядел пьяным, нет, но он был подавлен; лицо опухшее, как пчелы покусали. Я положил ему на стол очередной конверт с «отчетом» (на этот раз с настоящим – без котиков и птеродактилей с моноклями). Он посмотрел на стопку листов и горько усмехнулся:

– Отчеты! На бумаге! Ты можешь себе такое представить? Нашим отделом руководит человек, который требует, чтобы отчеты ему приносили на бумаге! У него нет электронной почты, видите ли! Он, видите ли, не доверяет компьютерам!

Я хотел было заметить, что мы и раньше распечатывали отчеты, но промолчал. Я знал, что он прав.

– Отделом новейших разработок руководит человек, который еще Брежнева видел живым! – ворчал он. – Вот что мне с этим делать, а?

Я смущенно молчал, опустив голову, как провинившийся школьник в кабинете директора.

– Ладно, прости, это не твое дело, конечно. Просто… просто чувствую себя Дон Кихотом – борюсь с ветряными мельницами. Или точнее – с нафталиновыми. Этому сраному брежневскому чиновнику не нужны никакие результаты и разработки. Точнее, нужны, но такие, которые помогут ему выслужиться перед теми, кто над ним. Ему плевать, насколько эффективны Кусто или Убик. Если эта эффективность не оседает в карманах его прямых начальников. Скоро начнет требовать, чтобы мы ловили, как он это называет, – он изобразил кавычки пальцами, – «внутренних врагов». Вот новый тренд. Вот если бы твой Кусто выяснил бы имя художника этого, который насмехается над президентом, тогда и денег дадут, и орденами обвешают. И вот все у них так! Сука, все у них так!